Уинстон Черчилль

Первым делом Черчилль вызывал профессора Линдемана из Оксфорда и создал под его началом группу статистиков и экономистов. Эта группа имела доступ к официальной информации и к разведывательным данным, она давала Черчиллю каждый день карты и диаграммы, иллюстрирующие ход войны на всех основных фронтах. Был создан мозговой трест, который помогал Черчиллю ориентироваться в быстро меняющейся обстановке.

С первых дней в адмиралтействе Черчилль установил способ руководства, ставший постоянным на протяжении всей войны. Он не вызывал подчиненных и не устраивал бесчисленные совещания. Он диктовал записки и те быстро передавались адресату, это был его лучший способ коммуникаций. В записках были вопросы и приказы, ясные и четкие. На них можно было ссылаться, не возникало обычных разночтений в получении указаний. Таких записок за годы войны накопилось многие тысячи и касались они самых разнообразных вопросов. Первая продиктованная записка была адресована начальнику военно-морской разведки контр-адмиралу Годфри: “Дайте мне оценку подводного флота Германии и перспективы его развития в ближайшие пять лет. Отделите подлодки океанского радиуса действия от прочих”.

Черчилль перешел к своему прежнему распорядку жизни военного времени. Он старался выкроить час для сна в полдень и использовал данную ему природой способность засыпать немедленно поздно вечером. Тем самым он как бы делал из одного дня полтора и работал соответственно. Такого расписания Черчилль придерживался все годы войны. Он рекомендовал его всем, кто хотел работать максимально эффективно, кто хотел выжать максимум из человеческого организма.

Вечером 2 сентября премьер Чемберлен, покинув палату общин, позвонил Даладье: «Положение очень тяжелое… В палате общин ожесточение… Если Франция будет настаивать на сорокавосьмичасовом периоде ультиматума, начиная с завтрашнего полудня правительство здесь не сохранит контроль над ситуацией». Премьер-министр осознал, что именно на Францию падает основное бремя германского наступления. Нужно принимать какие-то меры уже сегодня вечером. Он предлагает компромисс. Ультиматум в 8 утра завтра, истекающий в полдень. Даладье ответил: «Если британские бомбардировщики готовы к действию, для Франции было бы лучше отсрочить их вылет».

Телеграмма Галифакса Гендерсону пришла в 4 часа утра по берлинскому времени. «Если не позже чем в 11 часов утра по британскому летнему времени сегодня, в воскресенье, 3 сентября, удовлетворительные заверения германского правительства не будут переданы правительству Его Величества в Лондоне, между двумя странами с этого часа будет существовать состояние войны».

Гендерсону на Вильгельмштрассе сказали, что Риббентропа не будет до 9 часов утра, но он может оставить свою ноту переводчику Шмидту. Тот, проспав, прибыл в министерство на такси и увидел британского посла, поднимающегося по лестнице. Через боковой вход Шмидт сумел проскользнуть в кабинет Риббентропа, когда часы били 9 утра. Стоя посередине комнаты, Гендерсон зачитал британскую ноту, вручил ее Шмидту и попрощался. Шмидт же помчался в рейхсканцелярию. «Когда я вошел, Гитлер сидел за столом, а Риббентроп стоял у окна. Оба выжидающе посмотрели на меня. Я остановился на некотором расстоянии от стола Гитлера и медленно перевел британский ультиматум. Когда я кончил, наступила полная тишина… «Что теперь?» – спросил Гитлер, дико глядя на Риббентропа, словно министр иностранных дел умышленно неверно ориентировал его относительно возможной реакции Англии. В соседней комнате Геринг, узнав новость, сказал: «Если мы

проиграем эту войну, пусть бог будет милостив к нам». Геббельс одиноко стоял в углу, погруженный в себя. Каждый, кого я видел в этой комнате, выглядел озабоченным».

Между тем весь мир был удивлен, что Англия и Франция не помогли Польше в те дни, когда германская военная машина крушила польское государство. Дело ограничивалось тем, что английские самолеты разбрасывали листовки на германской территории. По просьбе французского правительства англичане даже не бомбили немецкие цели - французы боялись возмездия. 7 сентября Гитлер говорил Браухичу: “Перспективы на Западе еще не ясны. Кое-какие факты говорят о том, что западные державы не хотят войны… Французский кабинет отнюдь не настроен на решительность и героизм. Из Англии уже раздаются первые робкие голоса разумных людей”.