Уинстон Черчилль

Черчилль довольно много говорил об азиатском театре военных действий. “Когда мы сопоставляем ресурсы Соединенных Штатов и Британской империи с ресурсами Японии, когда мы вспоминаем о том, что Китай так долго и доблестно противостоит вторжению, и когда мы вспоминаем также о силе русских, то становится трудно соотнести японские действия с простым благоразумием и даже с обыкновенным здравым смыслом”. В конце своей речи премьер-министр коснулся проблем устройства мира после достижения победы. Он предположил, что союз сил, борющихся с державами “оси”, будет основой послевоенной стабильности. При этом “британский и американский народы ради своей собственной безопасности и ради блага всех пойдут вместе друг с другом”.

В конце этого заполненного событиями дня, ложась спать, Черчилль попытался открыть окно и острая боль пронзила его левую руку. Ничего подобного с ним ранее не было. Стандартный учебник требовал в случае с коронарной недостаточностью шестидневный отдых в кровати, и врач - сэр Чарльз Вилсон должен был это сказать. Но сообщение о сердечном приступе в такое время могло иметь для Черчилля фатальные политические последствия. “Не говорите мне, Чарльз, об отдыхе. Я не могу. Я не буду. Никто не проделает за меня эту работу. Я должен”. Лишь спустя двадцать четыре года, после опубликования мемуаров Вилсона стало известно об “ангине”, поразившей Черчилля 26 декабря 1941 года. Уже утром 27-го Черчилль обсуждал с генералом Маршаллом перспективы развития событий на Дальнем Востоке.

* * *

Если Рузвельт, недавно вступивший в войну, в определенном смысле учился, то его учителем в эти месяцы и дни был У.Черчилль. Многое он просто имитировал. Прибыв в Вашингтон, Черчилль захватил с собой часть карт из знаменитой подземной “комнаты карт”, которую можно было назвать нервным центром Британской империи. Рузвельт проявил к “мини-комнате карт” чрезвычайное внимание и после отбытия английского гостя создал на первом этаже западного крыла Белого дома свою “комнату карт”.

Рузвельт и Черчилль волею обстоятельств стали крупнейшими деятелями дипломатии своего времени. Напрашивается их сопоставление. Многие близко знавшие их наблюдатели утверждают (как, в частности, врач Черчилля лорд Моран. - А.У.), что между ними не было ничего общего, кроме совместно ведшейся войны, что их союз был “браком по расчету”. Общей виделась лишь очевидная человеческая незаурядность и исключительная погруженность в себя. Исследователи предпочитают говорить об их отношениях не как о “дружбе”, а как о “партнерстве” (скажем, историк Дж.Лэш вынес это определение в заглавие своей книги: “Партнерство, которое спасло Запад”). Но во взаимоотношениях этих двух политиков было много и личных эмоций. Черчилль был на восемь лет старше Рузвельта и он был членом британского кабинета в то время, когда Рузвельт выпускал студенческую газету. К моменту их личного сближения он уже четыре десятилетия был в центре британской и мировой политики, но он обращался к Рузвельту всегда с подчеркнутым пиететом: “Мистер президент”, тогда как послания Рузвельта начинались обращением “Уинстон”. Рузвельт с завистью отзывался о литературном таланте Черчилля. “Кто пишет Уинстону речи?” - таким был первый вопрос Рузвельта Гопкинсу, вернувшемуся из Лондона в начале 1941 года.

В то же время, как полагает американский историк Дж.Бернс, у Черчилля, наследника великой дипломатической традиции, искусного в черной магии дипломатии, наблюдалось “фатальное непонимание значения огромных сил, порожденных революциями в России, Китае и других местах. В сравнении с Рузвельтом, его поле зрения было далеким, но узким; он видел взаимосвязь военной стратегии и послевоенного баланса сил в Европе, но он не мог представить себе подъем народных масс Азии и Африки. Как и Рузвельт он был оппортунистом и импровизатором в своем подходе к великой стратегии, но ему не хватало всеобъемлющих принципов, которые давали бы ему, по меньшей мере, общее направление и фокус в отношении рутинных ежедневных решений Рузвельта. Черчилль действовал так, как он однажды восхищенно написал о Ллойд Джордже: “Он обозревал проблемы каждое утро глазами незатемненными предвзятыми мнениями, прошлыми оценками, прежними разочарованиями и поражениями”, и в присущем военному времени калейдоскопе меняющихся ценностей и потрясающих событий его стратегия основывалась скорее на интуиции и проницательности, чем на долговременных, заранее установленных целях. Подвижный, эффективный, энергичный, он не имел твердого направления движения и полноты обзора, чувства пропорции и времени, отличающих великого стратега. И его стратегия была ориентирована на Запад; Рузвельт, по меньшей мере, бросал взгляды на взрывную энергию, зреющую в миллиардных людских массах”.