Уинстон Черчилль

Черчилль стал своеобразной примечательностью Вестминстера - уникальный, странный, одинокий, возбуждающий, поразительно красноречивый, очень увлекающийся, обладатель мирового по охвату мировоззрения и страстный защитник традиционных ценностей - он, по словам Г.Макмиллана, “вносил цвет в серую обыденность политической жизни”. Макмиллан сожалел, что у Черчилля не было своего Босвела, который записывал бы поток его красноречия. “Поразительные мысли были облечены равным образом в поразительные фразеологические обороты. Именно в эти (20-е) годы я впервые был представлен на банкете его мысли, которым я самым щедрым образом наслаждался потом много лет”. Но время цветистого ораторства прошло. Увы. Обыденная речь Болдуина воспринималась естественнее, чем высокопарные инвективы Черчилля. В определенном смысле Черчилль не уловил пульс времени: англичане желали возвращения к добрым старым временам и именно заземленный Болдуин (а не волшебники слова, не политики-футурологи) обещал им это. Болдуин выразил свое мнение о Черчилле так: “Наши люди любят его… Любят слушать его в палате общин, смотреть на него как на звезду. Они поворачиваются в своих креслах с улыбкой предвкушения. Но что до лидерства, в этом они откажут ему при любом стечении обстоятельств”.

Ближайшим другом (и соперником в сфере впечатляющей риторики) был Биркенхед, столь же далекий от пуританизма коллег-министров, как и сам Черчилль. И видимо наиболее близким обоим были идеи, изложенные Биркенхедом перед студентами Университета Глазго в 1923 году. То была знаменитая речь о “блистательных призах”. Отбрасывая серую заземленную повседневность. Биркенхед говорил о доблестях, озарить которых должно стремиться юное поколение: “Мир продолжает вручать блистательные призы тем, кто крепок сердцем и у кого в руках острый меч”. Мир и его волнующая сфера - политика ценят прежде всего славу и геройство. Прав был Дизраэли, когда сказал, что “мы в этом мире для славы”. (Полным контрастом звучало кредо восходящей звезды - Невилля Чемберлена: “Я полагаю, что я могу сделать что-нибудь для улучшения условий менее благополучного класса - а именно для этого и существует политика”. Невилль-последний из Чемберленов имел две задачи в жизни - улучшить долю “менее счастливых классов” и доказать обожавшему его отцу, что неверить в его политическое будущую было ошибкой ). Родители студентов были шокированы презрением Биркенхеда к идеализму в международных отношениях, к роли идеализма в политической жизни. Идеалисты, утверждал перед студентами Биркенхед, сформировали много проповедников и учителей, но не людей дела, не тех практиков, на которых стоит мир. Войны нельзя просто отменить. “Собственный интерес не только может, но и должен быть положен в основу мотивации человеческой деятельности”. Судьба имперской Испании должна служить мрачным уроком того, какая судьба ждет те великие империи, которые предпочли почить на лаврах. Цивилизации не могут быть защищены благостными надеждами, но сильными руками и неколебимыми сердцами. Увы, на дворе стоял другой век, и Черчилль не хуже других знал, что политика “реакции”и пренебрежения к социальным проблемам уже невозможна. Атмосферу создавал Болдуин, идеи давал Невилль Чемберлен.

Но у Черчилля впервые создается плеяда молодых сторонников, молодых политических приверженцев. Многое объясняется (словами Биркенхеда) “простотой, которой не обладает ни один политик из высоких эшелонов власти”. Одним из первых в его “свите” был член парламента от Чиппенхема Виктор Казалет, по словам которого, Черчилль “мог завоевать симпатию и приверженность любого” (Проблемой было то, что Черчилль “не любил новых людей”). Неотразимое “воодушевление, мужество, привязанность, жизненная сила и способности” не могли оставить равнодушным никого. Вторым из новых приверженцев был парламентарий из Олдхема Дафф Купер. Советы Черчилля стали основанием долгой дружбы. Еще одному члену палаты общин -Роберту Бусби - мэтр вписал незабываемый абзац в предстоящую речь. Черчилль всегда был на стороне “бунтарей”, на стороне тех, кто презирал осторожность, кто желал жить полной жизнью. Последним из этой плеяды новых друзей Черчилля был рыжеволосый Брендан Бракен. Все люди несомненного таланта и амбиций, они окружили Черчилля в годы его общественного подъема в двадцатые годы, смягчили горечь лет “дикого поля” - 30-х годов, стали первостепенной опорой в героическом противостоянии 40-х.

* * *