Уинстон Черчилль

Свой знаменитый сборник стихов Хаусман опубликовал в 1896 году. Задолго до Первой мировой войны боевые действия олицетворяли смерть — безобразную, бесстрастную и несправедливую. Новая война добавила мрачного колорита, изменив восприятие современников. Если раньше на полях сражений силами мерились военные, то теперь в боях участвовало все мужское население — «восемнадцатилетние парни, зрелые мужчины, последний оставшийся в живых брат, единственный сын матери (а она вдова), отец, единственный кормилец семьи, слабые, истощенные болезнью, трижды раненные». Если раньше огромную роль играли стратегия и тактика, то теперь «значение обретали места, и уже не психология, а география правила на полях сражений». Если раньше исход войны решался в эпизодах, то теперь «тенденции стали важнее эпизодов». Если раньше героизм, лишения и жертвы могли изменить ход событий, то теперь они не гарантировали ничего, и, описывая жуткие условия, в которых приходилось вести войну подводникам, Черчилль замечает: «Невыносимо горькой становится мысль о том, что их самоотверженность и доблесть так и не увенчались победой». Если раньше сильнейшего ждал успех, то теперь «воинов, пожертвовавших собой ради общего дела, не ждала награда», да и победу «пришлось добывать столь дорогой ценой, что стерлась грань между триумфом и поражением». Если раньше один из противников был определенно сильнее, умнее или лучше подготовленным, то теперь бой велся между равными: «ни у одной из сторон не было в распоряжении достаточных для перевеса сил», в результате чего наблюдалась эскалация жестокости и «слепое пламя войны, оставляя оковы нерушимыми, на протяжении нескольких лет поглощало плоть порабощенных наций». Если раньше за время сражения гибли сотни солдат, то теперь одним мановением руки лейтенант субмарины «обрывал жизни тысячи четырехсот человек». «На протяжении всей истории человечества о потерях такого масштаба даже не помышляли, и никогда еще они не происходили с такой скоростью», — констатировал Черчилль.

Указав на метаморфозы, произошедшие в войне и мире, сам Черчилль предстал трагической фигурой. Он не только понимал те ужасы, которые несла война, но и сам участвовал в их приложении и развитии. Вспоминая о своей работе в Министерстве вооружений, он называет себя и своих сотрудников «пчелами ада», которые наполняли свои ульи «чистой квинтэссенцией убийств». «Мы не отказывали себе ни в чем», — признается он в отношении выбора средств истребления противника. Результатом эскалации жестокости стала трансформация ценностей. Уже вскоре после начала войны он заметил одному из своих коллег, что «эта война потрясает самые основы и меняет границы нашей цивилизации». В своей книге он продолжил развивать эту мысль, убеждая читателей, что за четыре года войны «человечеству были нанесены такие раны, залечить которые не удастся и через столетие». И ради чего все это было? «Когда через четыре года чиновники в военной форме, самодовольно руководившие из своих безопасно далеких кабинетов всем этим ужасом, предъявили победу своим обессиленным народам, она оказалась лишь менее разрушительной для победителей, чем для побежденных», — писал Черчилль[198]

.

Не только тема, но и автор «Мирового кризиса» привлекает внимание своей уникальностью. В отличие от большинства современников он исполнял разные роли — военного на передовой и государственного деятеля на капитанском мостике. Черчилль не только воочию из окопа наблюдал за тем, во что превратилась война, но и отвечал за организацию и планирование боевых действий, возглавляя Адмиралтейство и Министерство вооружений. Подобный ролевой дуализм позволил ему не только в мундире военного оценить и испытать на себе кровожадные условия, но и прочувствовать их с позиции политического руководства, осознать, чем является современная война, какие ограничения она накладывает, какие требования она предъявляет своим участникам. Черчилль сделает три вывода, которые изменят его мировоззрение и повлияют на принимаемые им решения в годы Второй мировой войны. Без этих умозаключений нельзя понять Черчилля премьер-министра.