Уинстон Черчилль

Во-первых, Первая мировая стала первой научной войной. В принципе, в каждом военном противостоянии на протяжении многих веков использовались последние достижения научно-технического прогресса. Но еще никогда раньше эта особенность не принимала таких масштабов и не оказывала такого влияния на ужасающие потери боевых операций. «Это была война доселе неизвестная человечеству, — констатировал Черчилль. — Война — одновременно более безжалостная и более сложная, чем когда-либо можно понять. Все известные достижения науки, каждое использование открытий в области механики, оптики, акустики, которые только могли принять участие, все было пущено в бой. Это была война графиков и вычислений, угломерных кругов и переключателей, экспертов, которые тоже стали героями, напряженных, терпеливых размышлений, прерываемыми взрывами и смертями». Неудивительно, что спустя четверть века, характеризуя другой военный конфликт, британский политик назовет Вторую мировую — «войной ученых», занимаясь активным поиском различных инноваций и поощряя научные кадры на их непростом поприще[199]

.

Во-вторых, управление войной стало носить дистанционный характер, что привело к работе с удаленной, нередко устаревшей, как правило, неполной и порой недостоверной информацией. В то время как Наполеон, как указывает Черчилль, «аналогично великим командирам до него, сам скакал по полю боя среди своих войск в пылу сражения и опасности», современный военачальник руководит из удаленного от места событий штаба, «оценивая то, что оценке не поддается, рассматривая пропорции, которые нельзя выразить цифрами, воплощая замысловатые штабные задачи, ведя сложные военные беседы под ворчание далеких пушек». И это он касается деятельности военачальников, а что говорить о государственных деятелях, обладающих гораздо большей властью, возможностями и ответственностью? Черчилль описывает собственный опыт, когда ему в бытность руководства ВМФ приходилось, «восседая в тихих комнатах Адмиралтейства», наблюдать за великими морскими сражениями. Там, в кипящих от вражды водах мирового океана, — «царил дух действия и ярость боя», здесь же — только тикали часы и «молчаливые люди входили быстрыми шагами, клали листки с карандашными пометками перед другими людьми, которые так же молча чертили линии, делали вычисления и роняли вполголоса краткие замечания». Как ответственный министр он получал телеграммы с места событий, которые «рисовали меняющиеся картины, полные нечеткого смысла, и заставляли воображение вспыхивать краткими искрами страха и надежд». Неутешительный вывод автора состоит в том, что оторванные от непосредственных действий, отягощенные различными предрассудками, ограниченные когнитивными и вычислительными способностями, полководцы и политики принимают решения, которые не всегда оказываются правильными, только цена их ошибки оплачивается жизнями невинных солдат и офицеров. «Цвет нации, ее мужское население, ее предприимчивость, ее мозги — все раздавалось бесчестно, — сетует он. — Но ни разу не нашлось времени, чтобы обучить и организовать эти элементы, прежде чем расходовать их».

О таких вещах не принято писать в пропитанных пафосом патриотической гордости мемуарах, но Черчилль не стал замалчивать этот вопрос. Он упоминает о диссонансе в управлении и ведении современной войны (только ли войны?). Пока одни «сидят в тихих, просторных комнатах с окнами, открытыми навстречу солнцу, из которых не слышно ничего, кроме звуков лета и хозяйственных работ, и не видно ничего, кроме пышных газонов», другие — «миллионы солдат, любые десять тысяч из которых могли бы уничтожить древние армии», в это же самое время «вовлечены в бесконечную битву по всему фронту от Альп до океана, и так продолжается не час, не два и не три». Не исключено, что на его решимость осветить подобные закономерности повлиял его личный опыт войны во Фландрии. Во втором томе он вспоминает, как в вечерних ноябрьских сумерках, когда он впервые вел батальон гренадеров по мокрым полям к траншеям под разрывы снарядов и свист пуль, ему «стало совершенно ясно, что простые солдаты и офицеры, делая одно общее дело, смогут своей доблестью исправить все ошибки и нелепости штабов, кабинетов, адмиралов, генералов, политиков». Только цена этих ошибок несоизмеримо высока, а ответственность за их свершение и исправление разнесена[200].