Советники считали, что Черчилль проявил мягкость в переговорах и отстаивании британской позиции. «Выслушав все аргументы в течение последних двух дней, я бы предпочел отправиться в сумасшедший дом, нежели выполнять свои нынешние обязанности», – возмущался Брук, замечая при этом, что «Уинстон был не слишком хорош», и добавляя, «а Рузвельт и того хуже». Постоянный заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган был уверен, что Черчилль «не был достаточно скрытен» и Сталин это заметил. Для лидера СССР, считал британский чиновник, премьер-министр «предстал открытой книгой». Интересно, что сам Сталин придерживался иной точки зрения. Спустя четыре месяца после Тегеранской конференции в беседе с соратником Тито Милованом Джиласом (1911–1995), сравнивая лидеров Антигитлеровской коалиции, Сталин заметил, что в то время, как Рузвельт относится к такому типу людей, которые лезут в чужой карман только за крупными монетами, Черчилль, напротив, вытащит даже копейку. На самом деле Тегеран стал первой серьезной демонстрацией утраты Британией и ее лидером международного влияния, утраты, которая была очевидна для всех, в том числе и для самого Черчилля. В беседе с Вайолет Бонэм-Картер он сказал, что во время конференции «осознал, какая у нас маленькая страна». «Между огромным русским медведем, раскинувшим лапы, и американским бизоном сидел я – бедный маленький английский ослик, который единственный среди троих знал верную дорогу домой» – так охарактеризовал он первую встречу «Большой тройки»{359}
.На период проведения Тегеранской конференции пришелся день рождения нашего героя. Ему исполнилось 69 лет. Британский политик всегда выглядел и вел себя моложе своих лет. Но четыре года премьерства в тяжелые военные годы подкосили даже такого исполина. Все близко знавшие его соратники, друзья и родственники признавали, что «Уинстон постарел». Также он все больше стал подвержен заболеваниям, пробивавшим перегруженную нагрузками броню. Еще до своего отъезда из Лондона в Каир он почувствовал недомогание. Кризис произошел через неделю после завершения Тегеранской конференции, у Черчилля поднялась температура и началось воспаление легких. Моран боялся, что его пациент стал жертвой вирулентного штамма гриппа, который за неделю унес жизни больше тысячи британцев. Болезнь Черчилля протекала тяжело. Ситуацию усугубляло то, что из Тегерана Черчилль отправился в Северную Африку и какое-то время переносил болезнь на ногах. Слег он в Карфагене, куда из Лондона в срочном порядке была вызвана его супруга. Особую обеспокоенность Морана вызвало негативное влияние пневмонии на работу сердца. Эти опасения не были беспочвенны: за время болезни у Черчилля случилось два приступа, каждый из которых мог стоить ему жизни. Понимая, что он балансирует между жизнью и смертью, наш герой признался сопровождавшей его дочери Саре: «Если я умру, не переживай – война выиграна»{360}
. Но Черчилль не умер, в очередной раз его организм продемонстрировал чудеса выживаемости. Почувствовав себя лучше, британский премьер вернулся к сигарам и работе. Врачи возмущенно разводили руками, но, возможно, именно эта преданность делу (и привычкам) и являлась той спасительной соломинкой, которая смогла вытащить Черчилля из трясины депрессии и болезни. Он вернулся в Лондон 18 января. Его не было в столице 67 дней.В то время как в первые месяцы 1944 года шла активная подготовка к «Оверлорду», Черчилль продолжал жить Средиземноморской стратегией и развитием успеха в Италии. 22 января началась высадка в Анцио – операция «Галька» (