Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

С другими издателями обсуждения нововведений прошли менее гладко. Камроуз полагал, что двух томов вполне достаточно. И уж тем более достаточно двух серий газетных публикаций, особенно учитывая, что речь идет о событиях не современных, а двухвековой давности[1041]. Черчилль ответил, что появление третьего тома — не блажь, а необходимость создания полноценной биографии

[1042]. Ему пришлось задействовать тяжелую артиллерию своего убеждения, после чего лорд Камроуз согласился и на третий том, и на публикацию фрагментов в Sunday Times.

А главное, он одобрил увеличение гонорара[1043].

Определенные трудности возникли с заокеанскими коллегами. Черчилль связался со Скрайбнером уже после того, как заручился поддержкой Харрапа и начал переговоры с Камроузом. Основной аргумент был тот же — создание полноценного образа главного героя. Для того чтобы подсластить пилюлю, он добавил, что планирует завершить второй том либо летом, либо осенью 1934 года, а третий том издать уже на следующий год, тем самым подведя черту под всем проектом уже в 1935 году.

Обсуждая новые предложения, Черчиллю приходилось учитывать финансовую составляющую. Он и так уже выбился из первоначального оговоренного объема в двести пятьдесят тысяч слов, планируя, что объем первых двух томов составит четыреста тысяч. А теперь еще и третий том. Понимая, что он оказался в непростой ситуации, а издатели не горят желанием раскошеливаться, Черчилль пошел на компромиссное решение. Он отказался от дополнительного гонорара за увеличение объема первых двух томов. К существующим договоренностям добавлялась только доплата за третий том. Харрап согласился заплатить — три тысячи фунтов. У Скрайбнера Черчилль запросил пять тысяч долларов или 1250 фунтов[1044]

.

В отличие от Харрапа, ситуация для Скрайбнера, помимо более скромных продаж произведений Черчилля на американском книжном рынке, осложнялась тем, что он выпустил первый том, разбив его на два. Аналогично он планировал поступить и со вторым томом. И поэтому, когда автор заговорил о расширении проекта, то если для Харрапа речь шла о третьем томе, то для Скрайбнера — либо о пятом и шестом, либо просто о пятом томе, который по объему будет отличаться от четырех предыдущих. В то же время категоричная позиция с отказом от третьего тома (ведущая к сворачиванию всего проекта) могла привести к еще более тяжелым последствиям, чем принятие новых условий. Дополнительно взвесив все «за» и «против», Скрайбнер согласился. Окончательное решение об изменении формата издания было принято в феврале 1934 года[1045], но Черчилль начал готовить трехтомник еще до того, как были достигнуты все договоренности.

Период работы над «Мальборо» хотя и стал одним из самых тяжелых для Черчилля в политическом плане, явился одним из самых плодотворных и счастливых — в творческом. Погружаясь в отдаленные события прошлого, Черчилль начинал лучше понимать образ своего предка. Он все больше приходил к выводу, что Мальборо был далеко не так прост и однозначен, каким ему хотелось бы его видеть или каким его представляли биографы и историки. Вряд ли это стало для него большим открытием. Он три десятилетия провел на Олимпе власти и знал, что в этих джунглях нет места простоте. И тем не менее то, что он увидел, не оставило его равнодушным. Мальборо был не только храбрым полководцем, ведущим своих солдат через раны и лишения к победе и разделявшим с ними невзгоды, опасности и тревоги военных кампаний. Он был «ушлым типом», как заметил его биограф, опытным царедворцем, который знал, когда надо выпрямиться, а когда согнуться и прогнуться. «Он был готов унизиться ради победы, — отмечал Черчилль. — Его долгое обучение при дворе научило его кланяться и протискиваться, довольствоваться вторым или третьим результатом, если это было лучшее, что он мог получить. У него было гораздо меньше гордости, чем у обычного человека. И это во многом помогло его масштабным планам»[1046]. На это же указывал Киплинг (1865 1936), замечая, что полководец обладал «огромной терпимостью, которая под формами присущей ему вежливости скрывала такой же глубокий цинизм, как у Свифта»[1047].