Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965

Дин Ачесон, к тому времени Государственный секретарь, пощадил самолюбие Эттли, объяснив, что любую договоренность между президентом и любым лидером другого государства сенат Соединенных Штатов расценивает как соглашение, подлежащее одобрению сенатом. В ходе разговора Ачесон понял, что Эттли приехал обсудить и другие вопросы, в том числе необходимость переговоров с Китаем. Более 60 тысяч британских солдат и солдат стран Содружества находились в Корее во время той войны, в том числе легендарные полки, такие как «Черная стража», Королевский канадский полк, Собственный королевский шотландский пограничный полк и Королевский ирландский фузилерный полк. Но американцы отправили 450 тысяч человек, и перед ними открывались мрачные перспективы. Полагая, что новые поражения неизбежны, Эттли предложил Трумэну прекратить огонь, чтобы отвести войска. Ачесон сказал Эттли, что вести переговоры с китайцами после «разгрома» в корне неправильная политика. Политика Государственного департамента основывалась на убеждении Джорджа Кеннана (которое разделял Черчилль), что категорически неприемлемо вести переговоры с коммунистами с позиции слабой стороны. «Мы не могли позволить себе удирать», – позже написал Ачесон. Эттли высказал мнение, что настал подходящий момент для того, чтобы предоставить коммунистическому правительству Китая место в ООН. Он надеялся, как считали тори, таким образом оторвать Китай от Москвы. Нет ничего важнее отношений с Китаем, сказал Эттли, на что Ачесон «ледяным тоном» ответил, что «важнее безопасность Соединенных Штатов». Эттли был настроен на политику умиротворения. «Клемент Эттли, – позже написал Ачесон, – более способный человек, чем можно было решить, основываясь на характеристике, которую дал ему Черчилль, «овца в овечьей шкуре», но он неизменно нагоняет тоску»[2373]

.

В декабре палата общин ушла на зимние праздники из восстановленного зала заседаний, где она впервые собралась в конце октября. Прошло почти десять лет с тех пор, как немецкая бомба разрушила старый зал. Клемент Эттли великодушно назвал сохранившуюся каменную арку Аркой Черчилля. Новый зал, по замыслу Черчилля, мог вместить только две трети членов парламента; это было сделано для того, чтобы в случае, если на заседание явится только половина членов парламента, зал будет казаться почти полным. Это решение, сказал Черчилль палате, привело в замешательство многих людей в мире, которым «трудно понять, почему мы считаем, что напряженность, страсть, непринужденность, спонтанность наших дебатов формируют индивидуальность палаты общин и наделяют целеустремленностью и силой». Он сказал: «Я – дитя палаты общин и провел здесь больше времени, чем кто-либо другой. Я очень огорчился, когда меня грубо вышвырнули из общей колыбели. Конечно, я стремился вернуться в нее как можно скорее». Через пять лет после дня победы палата общин была восстановлена в своем довоенном великолепии, но Британии еще не было, а империи никогда не будет[2374]

.

В тот год декабрьская погода в Лондоне навевала тоску; снег, лед и мороз сохранялись до Нового года. Для Черчилля это было время путешествий. В середине месяца он уехал в Марракеш; в начале января к нему присоединилась Клементина. На Рождество он отправил жене короткую записку из отеля La Mamounia, где проводил дневные часы за рисованием, а вечерами наслаждался шампанским и маренскими устрицами. Он справлялся обо всей живности Чартвелла – золотых карпах, малоплавниковых моллинезиях, черных лебедях и Руфусе. Его ничто не отвлекало от работы над шестым, последним томом воспоминаний. О ситуации в Корее он написал: «Много зависит от предстоящего сражения»[2375]

.

В Лондоне ходили разговоры о Восточном Мюнхене. Гарольд Николсон теперь жалел о своей причастности к лейбористам и их провальном социалистическом эксперименте. В канун Нового года Николсон написал в дневнике: «Закончился ужасный год, и дальше будет только хуже… Нас всех угнетает чувство бессилия, беспомощности, и мы испытываем дурные предчувствия… Год заканчивается во мгле тревог. Нам повезет, если в 1951 году не будет войны… Грустно стареть в таком мраке»[2376]

.

Гарольд Макмиллан выражал аналогичные чувства в дневнике и продолжал в том же духе до конца лета. В январе он написал: «Британское правительство практически прекратило работу. Премьер-министр думает о чем-то своем и говорит банальности; у министра иностранных дел воспаление легких; нет никаких планов по перевооружению, никакой экономической стратегии, а теперь – нет угля!» Как в 1947 году, британцы топили камины и натягивали лишний свитер в ожидании долгой, холодной, унылой зимы. 22 января Макмиллан написал: «Прискорбно, что в такое время с нами Эттли и Бевин… Черчилль все еще рисует в Марракеше!»[2377]