Хотя Клементина больше всего хотела отойти от политической жизни, она не препятствовала стремлению Уинстона в «номер 10». Но и не поддерживала его. Она считала, что новый срок негативно скажется на его репутации. Она хотела дожить с мужем оставшуюся часть жизни в Чартвелле, где наконец обрела счастье. Соседи стали благосклонно относиться к их семье, хотя раньше воспринимали Черчилля как несносного ребенка, а местные продавцы считали их семью неплатежеспособной. Все изменилось, позже написала Мэри. Теперь люди гордились соседством с семьей Черчилль, которая, в свою очередь, стала более гостеприимной и общительной. Теперь Уинстон и Клементина открывали сады Чартвелла четыре раза за лето, вход был платный, и вырученные средства передавались местным благотворительным организациям.
Клементине, хотя она была на десять лет младше мужа, недоставало его энергии, и она быстро уставала – морально и физически – от напряженной политической жизни. В мае она перенесла гистерэктомию. В июле она поправляла здоровье в Биаррице, на Бискайском заливе, в компании Мэри. В середине августа, когда парламент разошелся на летние каникулы, Черчилль (и два секретаря, его камердинер и Кристофер Сомс) отправился в Париж, чтобы встретиться с Клементиной и Мэри. Из Парижа они отправились в регион Рона– Альпы, где собирались провести две недели на берегу озера Аннеси, близ швейцарской границы. Но солнца не было. Всю неделю лил холодный дождь, и Клементина с Сомсами вернулись в Лондон, а Черчилль решил отправиться вместе со свитой на поезде в Женеву, а оттуда в Венецию, откуда собирался поехать на Лидо, чтобы вволю поплавать. Когда ему сказали, что французский поезд на Женеву не останавливается в Аннеси, Черчилль приказал одному из своих секретарей сообщить начальнику станции, что Уинстон Черчилль желает, чтобы поезд остановили. Поезд остановили. Черчилль с сопровождающими сели в вагон, их багаж состоял из пятидесяти пяти разнокалиберных чемоданов и шестидесяти пяти предметов багажа[2382]
.20 сентября, через неделю после возвращения Черчилля в Лондон, Эттли прислал ему короткую записку: «Мой дорогой Черчилль, я решил провести всеобщие выборы в октябре». Он добавил, что сделает официальное объявление вечером, после девятичасовых новостей. Выборы были назначены на 25 октября[2383]
.Семидесятишестилетний Черчилль понимал, что это последний шанс добиться того, чего он хотел всю жизнь: отправиться на Даунинг-стрит, 10 по волеизъявлению английского народа. В случае поражения тори он, скорее всего, сохранил бы место от Вулфорда, но, вероятнее всего, лишился лидерства в партии, и его место занял бы кто-то более молодой, скорее всего Энтони Иден. Но пятидесятичетырехлетний Иден не был ни молодым, ни здоровым; он страдал рецидивирующей язвенной болезнью. В Венеции Черчилль узнал о результатах опроса Гэллапа: большинство консерваторов и либералов хотели, чтобы лидером партии стал Иден, а не Черчилль. Вне зависимости от того, выиграет он или проиграет, эти всеобщие выборы станут для него последними в качестве главы консерваторов. Он дважды формировал правительство, в 1940 и 1945 годах, и оба раза не имея мандата от народа. Теперь он ставил на решающую кампанию свою репутацию, которую зарабатывал в течение пятидесяти лет. У него было достаточно мужества и сил для этой борьбы. А главное, у него было сердце льва. Все, кто его знал, понимали, что в случае поражения Черчилль теряет все.
Предвыборная кампания 1951 года прошла по-гоббсовски[2384]
– без грубости, но мерзко, жестко и коротко.Черчилль начал кампанию в начале октября и произнес восемь речей и дважды выступил по радио за три недели до дня выборов, 25 октября. Основной темой его выступлений была «грустная история о беспечности, некомпетентности, нерешительности и окончательном крахе, которыми… отличается политика наших социалистических правителей».
Для Черчилля вопросы внешней политики были непаханым полем, там было где разгуляться. В конце сентября по требованию иранского премьер-министра Мосаддыка все британские служащие покинули Абадан. Черчилль, который вел переговоры об иранских нефтяных концессиях в 1914 году, снова, как и во время войны, нашел события на Ближнем Востоке не просто угрозой национальной безопасности Британии, но и личным оскорблением. Во время одного из заседаний в палате общин по вопросу Иранского кризиса он сумел с помощью нескольких предложений унизить и Эттли, и иранское правительство: «Позвольте на секунду отвлечься темы. Похоже, правительство имеет преимущество, решая задачу в Персии, поскольку у него так много общего с персидским правительством. Они, как и те, зубами держатся за свое место и, как и те, упорно продолжают политику национализации, полностью игнорируя государственные интересы»[2385]
.