Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Гоголь же, видевший самый «гладкий» и «мокрый» её кусочек, не оставляет за этой страной даже шанса на худо­жественную привлекательность. На контрасте с блёклым севером с его неяркими видами и сыростью буйная кра­сота малороссийской природы становилась лишь очевид­нее и притягательнее. Поэтому неслучайно, что нарисо­ванный Гоголем образ Малороссии, где он провёл детство и юность, строился у него, в том числе, и на противопо­ставлении Петербургу, возведённому на краю той самой «страны финнов». А облик и характер её обитателей — когда весёлых, когда лиричных, когда широко разгуль­ных, когда простоватых, но всегда овеянных теплотой, — на контрасте с жителями столицы, лишёнными своего колорита северной неяркостью, а также суетой и обыден­ностью жизни.

Потом Гоголь обратит свой писательский взор к этой будничности жизни, мимо которой проходят, не обращая на неё внимания, хотя там может быть сокрыто что-то очень важное; постарается именно в этой обыденности отыскать человека. Уже «Старосветские помещики» являются шагом вперёд на этом пути. Ведь гораздо труднее увидеть возвы­шенное в человеке неприметном, чем в прометеевской на­туре, труднее отыскать красоту в обыкновенной или даже пошлой жизни, чем в бурные годы войн и народных дви­жений. Тем дороже была увиденная Гоголем и показанная миру необычная для всей этой, в общем-то пустой старо­светской атмосферы с её бесконечными обедами и сну­ющими по двору гусятами, любовь Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича, и потому щемящей грустью про­никнут весь рассказ о них. «Чем предмет обыкновеннее, — писал Гоголь, — тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было между прочим совершенная истина» [199].

А северная неяркость и суетность дополнялись «стёр­тостью» и обезличенностью «народности» петербуржцев. Петербург Гоголь не любил не только из-за климата. Лишь только попав туда, он сразу же уловил, что этот город по своему духу был чужд России. «Петербург вовсе не по­хож на прочие столицы европейские или на Москву, — пи­сал он матери. — Каждая столица вообще характеризуется своим народом, набрасывающим на неё печать националь­ности, на Петербурге же нет никакого характера: иностран­цы, которые поселились сюда, обжились и вовсе непохожи на иностранцев, а русские в свою очередь объиностранились и сделались ни тем, ни другим» [200]

. Интересно, что Гоголь сделал это заключение ещё не видя ни Москвы, ни европейских столиц, однако наблюдение это оказалось весьма точным. Потому и были его казаки и ведьмы, му­жики и бабы, семинаристы и дивчата такими притягатель­ными, что сохранили этот отпечаток народности.

Непременным атрибутом цветущего южного края ста­новилась ночь — время суток, вообще весьма почитаемое сентименталистской и романтической литературой, время, когда мир меняется, из понятно-обыденного становясь не­познанным и таинственным. Русский читатель был знаком с малороссийской ночью, и не только по впечатлениям пу­тешествующих. Одно из самых поэтических её описаний дал Пушкин:

Тиха украинская ночь.Прозрачно небо. Звёзды блещут.

Своей дремоты превозмочьНе хочет воздух. Чуть трепещутСребристых тополей листы.

Луна спокойно с высотыНад Белой Церковью сияетИ пышных гетманов сады

И старый замок озаряет.И тихо, тихо всё кругом... [201]

Пушкин бывал в Малороссии и Новороссии (в 1820­1824 гг.), пересекал их в разных направлениях, посетил свыше 120 населённых пунктов [202], то есть видел больше, чем молодой Гоголь. Побывал он и на Правобережье, где тот оказался позже. И уж конечно Пушкин на собственном опыте знал, что такое украинская ночь.

Но как тут понять, «украинская» ли она, или же это южная ночь вообще («балканская», «крымская», «итальян­ская»), увиденная глазами человека «с севера»? Южную ночь ни с чем не сравнить, и всякий, хоть раз окунувшийся в неё, уже никогда её не забудет. Не забудет её тёплого ды­хания. И бездонно-чёрной глубины усыпанного звёздами неба, такими ярким и близкими, что, кажется, можно до­тронуться до них, стоит лишь протянуть руку. И возника­ющего под этим, словно бы раскрывшимся, небом чувства сопричастности с вечностью мироздания... Почувствовать разницу мог разве что сам южанин, не просто видевший эту ночь, но пропустивший её через себя.