Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

В промозглом петербургском климате этот летний день вспоминался ещё ярче, ещё обольстительнее. Упоминание о Петербурге тут не случайно. Созданию поэтического об­раза Малороссии помогали не только имевшаяся литера­турная традиция и эстетические вкусы эпохи, не только талант писателя, но и личные ощущения, а также те иде­альные образы и воспоминания, которые стали Гоголю особенно близки в далёкой северной столице.

Сам Гоголь позже писал об этой своей творческой осо­бенности так: «Уже в самой природе моей заключена спо­собность только тогда представлять себе живо мир, ког­да я удалился от него. Вот почему о России я могу писать только в Риме. Только там она предстоит мне вся, во всей своей громаде» [191]. Аналогичным образом обстояло дело и с его украинскими произведениями, написанными в Пе­тербурге.

Былое юношеское нетерпение попасть в столицу и жаж­да государственной службы вскоре по прибытии в Петер­бург сменились у него другими настроениями. Неясность будущего (на службу Гоголь поступил не сразу — он как бы выбирал стезю, хотел утвердиться в своём решении [192], а потом и чиновное поприще, как позже и преподавание, оказались «не его»), высокие цены, погода, оторванность от дома, и без того способные создать гнетущее настроение у молодого провинциала, дополнялись особенностями его характера и организма.

Особенно нагонял на него тоску климат, влиявший на здоровье и, тем самым, на отношение ко всему окружаю­щему. «Мне надоел Петербург, или, лучше, не он, но про­клятый климат его: он меня допекает», — жаловался Го­голь своему земляку М. Максимовичу [193]

. Мать он просит присылать шерстяные чулки, поясняя, что «здешний кли­мат — не Малороссия» [194]. Жалобы на климат звучат в его письмах очень часто. «Мне надоело серое, почти зелёное северное небо, так же как и те однообразно печальные со­сны и ели, которые гнались за мною по пятам от Петер­бурга до Москвы». «В дороге (из Москвы в родную Васильевку. — А. М.)занимало меня одно только небо, которое по мере приближения к югу, становилось всё синее и си­нее», — писал он известному поэту и государственному деятелю И. И. Дмитриеву [195]. Характерно, что уже в Москве Гоголь, по собственному признанию, чувствовал себя луч­ше. Не случайно, что ему так полюбилась Италия — и оче­видно, не в последнюю очередь благодаря своему климату, напоминавшему ему родной малороссийский.

Впрочем, такое отношение к Петербургу, чиновной лям­ке и климату было именно его личным отношением: сотни других его земляков, в том числе нежинских «однокорыт­ников», с успехом находили себя на гражданской и военной службе и не обращали внимание на погоду. А многим вооб­ще полюбились север и белые ночи, как и сам Петербург.

У Гоголя же личные впечатления дополнялись ещё и его пониманием прекрасного. Лишь на юге можно встретить красоту, лишь там можно творить живописцу, убеждён он: «Художник петербургский! Художник в земле снегов, художник в стране финнов, где всё мокро, гладко, ров­но, бледно, серо, туманно» [196]. Да возможно ли это? Здесь его убеждения совпали с распространёнными в то время взглядами на Север вообще и Финляндию как его конкрет­ное (и географически близкое) воплощение в частности, как на эстетический антипод творческого и эмоционально­-насыщенного Юга. В описаниях Константина Батюшко­ва, стихах Евгения Баратынского, в «Руслане и Людмиле» Пушкина Финляндия предстаёт как дикий и мрачный край скал и лесов, царство холода и отсутствия цвета:

Розы, лилеи, ландыш, фиалкиВ грустных не смеют долах цвести.

И хотя своеобразная угрюмая красота этой, по-своему ро­мантичной земли всё же признавалась, но природа не могла не наложить на неё свой отпечаток. И как результат:

Дикая бедность, грубые нравы!Вас убегает резвой Эрот;Юношей здешних скучны забавы,Скучны и ласки здешних красот.

Громкая слава скальдов забыта;Чувства завяли; с хладной душойФинн не пленится гласом пиита,Финн не прельстится девой младой! [197]

Эти строки, принадлежащие ещё одному русскому поэ­ту — Р. И. Дорохову (офицеру, другу Пушкина и Лермонто­ва, одному из прототипов Долохова из «Войны и мира» [198]), очень хорошо раскрывают и тот образ «страны финнов», ко­торый присутствовал в русском сознании, и распространён­ные в русском обществе того времени эстетические идеалы.