Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

На его восприятии сказывались также природные усло­вия и художественные нормы. Выжигаемая зноем и поч­ти умирающая летом, продуваемая всеми ветрами зимой, степь была миром неуютным, неласковым и непоэтичным. Немудрено, что в литературно-эстетической иерархии пей­зажей она занимала чуть ли не последнее место, уступая даже угрюмым северным ландшафтам. Не всем и не сразу открывала степь свою душу. И не всякий мог под внешней однообразностью и даже унылостью разглядеть в ней скры­тую «страстную жажду жизни». Но если это удавалось, тому степь представала совсем с другой стороны. И тогда, слов­но бы настроившись с ней на одну волну, «душа даёт отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей», — описывал это чувство А. Чехов, сумевший уловить душу степи и в своей знаменитой одно­имённой повести оставивший замечательный образ этого широкого, вольного пространства.

Но даже тогда эта связь оставалась очень тонкой. «И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь на­пряжение и тоску, как будто степь сознаёт, что она одино­ка, что богатство её и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радост­ный гул слышишь её тоскливый, безнадёжный призыв: певца! певца!» [207]

. Таким певцом стал сам Антон Павлович. Но ещё полувеком ранее до него это сделал Гоголь, увидев­ший в степи то самое «торжество красоты, молодость, рас­цвет сил» и воспевший их. «Степным царём» нашей лите­ратуры называл Гоголя Чехов. И по праву:

«Степь, чем далее, тем становилась прекраснее. Тогда весь юг, всё то пространство, которое составляет нынеш­нюю Новороссию, до самого Чёрного моря, было зелёною, девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по не­измеримым волнам диких растений; одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытаптывали их. Ниче­го в природе не могло быть лучше: вся поверхность зем­ли представлялась зелёно-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высо­кие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки; жёлтый дрок выскакивал вверх своею пирамидаль­ною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела на поверхности; занесённый, Бог знает откуда ко­лос пшеницы наливался в гуще. Под тонкими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи. Воздух был напол­нен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался Бог весть в каком дальнем озе­ре. Из травы подымалась мерными взмахами чайка и ро­скошно купалась в синих волнах воздуха; вон она пропала в вышине и только мелькает одною чёрною точкою! вон она перевернулась крылами и блеснула перед солнцем!.. Чёрт вас возьми, степи, как вы хороши!..».

«.Вечером вся степь совершенно переменялась: всё пё­строе пространство её охватывалось последним ярким от­блеском солнца и постепенно темнело, так что видно было, как тень перебегала по нём, и она становилась тёмно-зелёною; испарения подымались гуще; каждый цветок, каждая травка испускала амбру, и вся степь курилась благовонием. По небу, изголуба-тёмному, как будто исполинскою кистью наляпа­ны были широкие полосы из розового золота; изредка беле­ли клоками лёгкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колы­хался по верхушкам травы и чуть дотрогивался до щёк. Вся музыка, звучавшая днём, утихала и сменялась другою. Пё­стрые суслики выпалзывали из нор своих, становились на за­дние лапки и оглашали степь свистом. Трещание кузнечиков становилось слышнее. Иногда слышался из какого-нибудь уединённого озера крик лебедя и, как серебро, отдавался в воздухе. Поужинав, казаки ложились спать, пустив­ши по траве спутанных коней своих. Они раскидывались на свитках. На них прямо глядели ночные звёзды. Они слы­шали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, напол­нявших траву: весь их треск, свист, стрекотанье, — всё это звучно раздавалось среди ночи, очищалось в свежем воздухе и убаюкивало дремлющий слух. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянною блестящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и тём­ная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летали по тёмному небу» [208]

.

Писатель и журналист В. А. Гиляровский, посетивший гоголевские места, восклицал: «Хорошо в Яновщине (дру­гое название Васильевки. — А. М.)!Кругом степь, проре­занная балками, усеянная хуторами, с тенистыми садочка­ми. Прямо, от церкви, начинается степь» [209]. Описывая её, Гоголь описывал свои родные места. Поэтому и вышла она у него незабываемая.