Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Не случайно, что образ пространства-поля-степи не­разрывно связан с ещё одним олицетворением его силы и широты — его главными реками: Волгой, Доном, а также Днепром. И утверждается Днепр в русском сознании в ка­честве не только места действия древней истории или обра­за Малороссии, но и символа русского поля-пространства во многом благодаря Гоголю.

В русской литературе ХУШ-Х1Х веков Днепр упомина­ется часто и, наряду с некоторыми другими геообъектами, такими как Москва, Петербург, Волга, Чёрное море, со­ставляет географический каркас пространства России [214]. «Все наши лучшие поэты, — писал в примечаниях к сво­ему сборнику “Украинские мелодии” Н. Маркевич, — от­дали поклон Днепру: “Громобой”, “Вадим” Жуковского, “Чернец” Козлова, “Руслан и Людмила”: всё это жило над Днепром» [215]. И список поэтов можно продолжать.

Однако появлялся Днепр (и это видно хотя бы из пере­численных Маркевичем произведений) в историческом или историко-легендарном контексте, принадлежа к пер­вому, древнему пласту русского сознания, который видел в этой земле Русь, свою колыбель и «не замечал» казачьей Малороссии. На Днепре стоит златоглавый Киев, там ме­сто действия предков, там их «отеческие гробы».

«Вечный Днепр» и сам служил живым свидетелем про­шедших веков, той череды народов, которая сменялась на его берегах (печенегов, половцев, хазар, татар), познал он и пяту иноземных захватчиков. Вот как писал об этом в стихотворении «К Родине» (1829 г.) соученик Гоголя по не­жинской гимназии, киевлянин А. Н. Бородин:

И лях на ладиях широкихТвою пучину проплывал.И ты, о Днепр! под ним стеналВ отзывах бурных и далёких.

Увидел Днепр и долгожданное освобождение от чуже­земного ига:

Как волны протекли века —

Века и бедствий, и печали,И меч сынов, сынов рукаС тебя оковы рабства сняли. [216]

Спустя сто с небольшим лет этот сюжет и образ Днепра как свидетеля войны, как символа временно захваченной, но непокорённой Родины, почти с точностью повторит­ся в широко известной советской «Песне о Днепре» («Ой, Днипро, Днипро») Е. А. Долматовского и М. Г. Фрадкина. Ведь Днепр — это ещё и символ непокорённого духа и сво­боды:

А ты, о Днепр, как прежде резвый, дикий

Шуми заветною волнойИ омывай Печерский крест златой!

— писал о нём в своём стихотворении «Киев» Стефан Гютен [217] _.

Пожалуй, редким исключением является образ Днепра, поданный Андреем Муравьёвым (1843 г.). Днепр у него со­единяет два пласта исторического прошлого: древнерусского и казачьего. Это подлинный «орган Русской славы»: он поёт Киеву «удивительную песнь о славных днях его юности», о битвах, красных девах, иноках. Но в эту могучую песнь вдруг вплетается голос «мирного рыбака», качающегося на волнах в «утлом своём челноке». Поёт рыбак «про буйные дни Гет­манщины, как резались ляхи с ватагой казаков, и с крымцами билась Сеча, а там по степям гайдамаки ходили!».

Такой синтетический образ Днепра отражает и русский взгляд на Малороссию в целом. В главных чертах этот об­раз традиционен. Русь здесь — основа, неизменное, и пото­му неслучайно она сравнивается с «вечной» рекой; а казац­кая Украина — это новое напластование и потому менее основательное, менее прочное. Недаром её олицетворяет мирный рыбак на «утлом челноке», плывущий по этой веч­ной реке — основанию. И её история, её песнь — уже тоже в прошлом.

И столь же традиционно для русского восприятия раз­несение этих исторических периодов. «Какие две, раздви­нутые веками эпохисливаются здесь в один голос рыбаря и реки, какой хаос событий и воспоминаний», — пишет Муравьёв (выделено мной. — А.М.). Но несомненно здесь и новое. То, что эти две эпохи оказались слиты в одномго­лосе, звучащем «под однимсеребряным покровом лунной ночи, в виду... древних святилищ» Киева [218]. И здесь чув­ствуется несомненное влияние Гоголя: и в том, что образ Днепра оказался связан с казаками и недавней историей края, и в почти прямых отсылках к гоголевской поэтике днепровских пейзажей.

В описании рек Гоголем (помимо Днепра, это Псёл, Голтва, а также мельком упомянутый, но близкий ему по семейной истории Днестр, по которому быстро несётся «гордый гоголь» [219]) древний пласт истории, а также тандем Днепр — Киев как место действия далёких предков не при­сутствует. Днепр (или тот же Псёл) для него — это реаль­ная река, но увиденная через призму личности автора и на­строения его героев. Вот почему так много в его описании поэтических приёмов: гипербол, аллегорий, делающих об­раз рек романтическим.