Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

«Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зелёные леса! Горы те — не горы: по­дошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зелёный пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц» [220]

.

А вот уже не такое образное, скорее, чисто географиче­ское описание в духе путевых заметок, но оттого не менее поэтическое. «В воздухе вдруг захолодело: они почувство­вали близость Днепра. Вот он сверкает вдали и тёмною полосою отделился от горизонта. Он веял холодными вол­нами и расстилался ближе, ближе и, наконец, обхватил по­ловину всей поверхности земли. Это было то место Дне­пра, где он, дотоле спёртый порогами, брал наконец своё и шумел, как море, разлившись по воле, где брошенные в средину его острова вытесняли его ещё далее из берегов и волны его стлались широко по земле, не встречая ни уте­сов, ни возвышений» [221]

. Таким открывается Днепр Тарасу Бульбе и его сыновьям, когда они прибывают в Сечь.

И опять же здесь виден сам Гоголь. «По одному тону описания, по благоговению и восторгу, с каким Гоголь любуется Днепром, можно угадать, что эта река, которой, по словам его, нет равной в мире, — не чужая ему, но течёт через его родину», — так передавал своё впечатление от го­голевских строк философ и литературный критик Х1Х века Н. Н. Страхов [222]

.

Вот они, благоговение и восторг: «Чуден Днепр при ти­хой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не знаешь, идёт или не идёт его величавая ширина, и чу­дится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зер­кальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьётся по зелёному миру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод, и прибережным лесам ярко отсветиться в водах. Зеле­нокудрые! они толпятся вместе с полевыми цветами к водам и, наклонившись, глядят в них и не наглядятся, и не налюбу­ются светлым своим зраком, и усмехаются к нему, и привет­ствуют его, кивая ветвями. В середину же Днепра они не сме­ют глянуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него. Редкая птица долетит до середины Днепра! Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при тёплой лет­ней ночи, когда всё засыпает — и человек, и зверь, и птица; а Бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотря­сает ризу. От ризы сыплются звёзды. Звёзды горят и светят над миром и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в тёмном лоне своём. Ни одна не убежит от него; раз­ве погаснет на небе. Чёрный лес, унизанный спящими воро­нами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинною тенью своею — напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр. Синий, синий, ходит он плавным разливом и середь ночи, как середь дня, виден за столько вдаль, за сколько видеть может человечье око. Не­жась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, даёт он по себе серебряную струю; и она вспыхивает, будто поло­са дамасской сабли; а он, синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире! Когда же пойдут гора­ми по небу синие тучи, чёрный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир — страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и стоном отбегают назад, и пла­чут, и заливаются вдали. Дико чернеют промеж ратующи­ми волнами обгорелые пни и камни на выдавшемся берегу. И бьётся об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, при­стающая лодка» [223]

.

Не с натуры писал Гоголь эти строки. Не видел, как сы­пались в Днепр звёзды и гляделись в его зеркальную гладь полевые цветы. Но с такой художественной достоверностью описана им эта величественная река, что как будто видит­ся и широкий разлив Днепра, когда вырывается он из ка­менного плена порогов, и дрожащая в его водах бархатная звёздная ночь, и волны-молоты, тяжело бьющие о берег, когда «рассердится старый Днепр» и «глотает, как мух, лю­дей». И эта достоверность помогает прочувствовать силу и размах этой земли, в которой как бы отложилась её душа, могущая быть и безмятежно-спокойной, и лирической, и грозно-свирепой — как само её прошлое.