Улан Далай

На пороге стоял старший брат: глаза обратились в щелочки, ноздри раздуты, ходят ходуном, как у взмыленного жеребца, потирает плечо. Плетки в руках нет. Молча направился в закут за печкой, вышел оттуда с заплечным мешком. И, как будто бы не замечая Чагдара, прошел к сундуку, достал яловые сапоги, чеченский нож, кожаную фляжку, новые кальсоны…

– Хоть калмыку сожалеть о прошлом и не положено, – проговорил сквозь зубы, – но зря я вернулся в двадцать третьем. Всю жизнь мне советская власть исковеркала.

– Человек наделен судьбой, небо – тучами, – напомнил Чагдар брату калмыцкую поговорку.

– А разве коммунист может верить в судьбу? – поддел его Очир. – У вас же всё наперекор обстоятельствам, назло судьбе. Или не так?

Чагдар не знал ответа на каверзный вопрос. Ну, то, что именно ему пришлось отсечь голову Джа-ламы и пострадать от его пса, – это судьба. А то, что выпала доля ухаживать за монахом в затворе? Мог ли он покинуть дацан? Физически мог, морально – нет, будто судьба не оставляла ему выбора. И уход монаха в тело света он точно видел не по собственной воле, так случилось. И вот сейчас… Он же не искал листовку – она выпала ему на колени, словно только его и дожидалась. И ведь не просил же он отца отправить старшего брата вместе с ним в дивизию, отец сам так решил. Да и Очир, уже с сединой на висках, мог бы поступить по своему усмотрению, а вот нет же… Может, потому, что один раз уже опозорился, против воли отца выгнав Булгун из дома, и боится повторения?

Чагдар брату не ответил. Не время вступать в пререкания, подливать масла в огонь. Сказал только:

– У нашего отца чутье великое. И душа добрая. Он дурного не посоветует.

И тут же увидел, что Очир обмяк. Продолжал сборы, но движения уже не были так резки, а дыхание не таким шумным. Чагдар понимал, что спас гордость Очира: вроде бы он делает то, что отец ему посоветовал, а не то, что приказал, ударив при этом еще и так кстати принесенной плеткой.

Утром они завтракали свежеиспеченными борцогами. Булгун встала до рассвета и наготовила целую гору, чтобы и Чагдару хватило в дорогу. Новость, что Очир тоже уезжает, была для нее неожиданной. Скулы ее заалели, глаза увлажнились. Видно, решила, что бывший муж уходит в армию, чтобы не сталкиваться с ней каждый день. Ну, пусть будет так. Пусть так думают и соседи. А Дордже нисколько не удивился. Сидел возле очага, шевеля губами и перебирая четки одним указательным пальцем – творил молитву за живых. Теперь ему прибавится забот – надо будет заменить Очира по хозяйству.

Телега уже стояла запряженной, а Баатр, в праздничной рубашке и новой кепке, все сидел на пеньке у очага, ссутулив плечи словно на холоде и перекатывая потухшую трубку из одного угла рта в другой. Дети слонялись по базу, не понимая, как вести себя при таком тяжелом расставании. Только Роза бесцеремонно залезла к отцу на колени и обняла за шею. Судя по лицам, и остальным хотелось быть на месте Розы, но нельзя, не маленькие уже. Булгун подошла к Чагдару забрать Розу, но тот покачал головой – пусть останется. Ему тоже было трудно оторвать от себя теплые детские ручонки.

Очир, позавтракав, ушел в сад – прощаться с деревьями. Они его дети, его радость, плоды его жизни.

– Вот что, парни, – обратился к сыновьям Чагдар, нарочно употребив взрослое слово. – Сад остается полностью под вашу ответственность. Дедушка скажет, что и когда делать. Чтобы старший дядя, когда вернется, мог сказать: «Вот племянники! Какой урожай вырастили!»

Вовка и Йоська дружно кивнули.

– Ты, Надюша, помогай тете и следи за Розой.

Надюша прижала ладошку к октябрятской звездочке, которую носила с прошлой осени, осторожно перекалывая со школьного фартука на домашнее платье и обратно.

Чагдар старался запомнить в подробностях лица детей, каждую гримаску, каждый жест. Запахи родного база, такие обыденные – сена, коровьего молока, сохнущих кизяков, кострового дыма, жареных борцогов – казались теперь, в минуту расставания, притягательнее любых женских духов, будь то хоть «Красная Москва». А нежный запах, исходивший от малышки, не заменил бы и букет роз.

Когда Очир вернулся, Баатр выбил погасшую трубку, заткнул за пояс и, опершись ладонями о колени, поднялся с пенька. Сказал негромко, хрипло:

– Пора!

Дети уже без стеснения облепили отца. Дордже, не прекращая перебирать четки, подошел к старшему брату и поклонился. Очир похлопал его по плечу. Потом коротко кивнул Булгун и прыгнул в телегу, оттолкнувшись здоровой ногой от земли и перебросив на руках сухощавое тело.