Уловка-22

Clevinger knew everything about the war except why Yossarian had to die while Corporal Snark was allowed to live, or why Corporal Snark had to die while Yossarian was allowed to live.	О войне Клевинджер тоже знал все, кроме одного - почему Йоссариан должен погибнуть, а капралу Снарку суждено остаться в живых или, наоборот, почему капралу Снарку нужно умереть, а Йоссариану суждено остаться в живых.
It was a vile and muddy war, and Yossarian could have lived without it-lived forever, perhaps.	Йоссариан мог бы вполне прожить без войны. Возможно даже, что без войны он жил бы вечно.
Only a fraction of his countrymen would give up their lives to win it, and it was not his ambition to be among them. To die or not to die, that was the question, and Clevinger grew limp trying to answer it.	А сейчас кому-то из его соотечественников предстояло погибнуть во имя победы, но Йоссариан был не настолько честолюбив, чтобы стремиться попасть в их число.
History did not demand Yossarian's premature demise, justice could be satisfied without it, progress did not hinge upon it, victory did not depend on it.	История вовсе не требовала преждевременной кончины Йоссариана - дело справедливости восторжествовало бы так или иначе. Судьбы прогресса и победоносный исход войны тоже не зависели от жизни или смерти Йоссариана.
That men would die was a matter of necessity; which men would die, though, was a matter of circumstance, and Yossarian was willing to be the victim of anything but circumstance.	Конечно, кто-то неизбежно должен был погибнуть, но кто именно - зависело от обстоятельств, а Йоссариан меньше всего хотел стать жертвой обстоятельств.
But that was war.	Но как бы там ни было, а война шла.
Just about all he could find in its favor was that it paid well and liberated children from the pernicious influence of their parents.	И пожалуй, все, что Йоссариан мог сказать в ее пользу, это - во-первых, что ему хорошо платили, а во-вторых, что война освобождала детей от пагубного влияния родителей.
Clevinger knew so much because Clevinger was a genius with a pounding heart and blanching face.	Клевинджер знал уйму вещей, потому что был гением, гением с трепещущим сердцем и вдохновенно-бледным ликом.
He was a gangling, gawky, feverish, famish-eyed brain.	Он был долговязый, нескладный, нервный, с пытливым беспокойным умом.
As a Harvard undergraduate he had won prizes in scholarship for just about everything, and the only reason he had not won prizes in scholarship for everything else was that he was too busy signing petitions, circulating petitions and challenging petitions, joining discussion groups and resigning from discussion groups, attending youth congresses, picketing other youth congresses and organizing student committees in defense of dismissed faculty members.	Он не успел закончить Гарвардский университет, где получал призы и повышенную стипендию почти за все, за что было можно, а за все остальное он не получал наград только потому, что уделял слишком много времени сбору подписей под разными петициями, распространению этих петиций, участию в разных оппозиционных группах, разрывам с этими группами, посещению одних конгрессов молодежи, пикетированию других конгрессов молодежи и организации студенческих комитетов в защиту уволенных преподавателей.
Everyone agreed that Clevinger was certain to go far in the academic world.	Все были убеждены, что Клевинджер наверняка пойдет далеко по стезе науки.
In short, Clevinger was one of those people with lots of intelligence and no brains, and everyone knew it except those who soon found it out.	Короче говоря, Клевинджер принадлежал к категории людей весьма интеллигентных, но безмозглых, и это почти все замечали с первого взгляда, а кто не видел сразу, понимал чуть позже.
In short, he was a dope.	Говоря еще короче, Клевинджер был болваном.