Ультиматум Борна

Мари сидела за столиком, привезенном комнатной обслугой, в своем маленьком номере в «Морисе», читая газеты. Ее внимание все время отвлекалось на разные мысли; ни о какой концентрации не могло быть и речи. Беспокойство не давало ей заснуть, когда она вернулась в отель вскоре после полуночи, несколько раз обойдя пять кафе, где они с Дэвидом часто бывали много лет назад в Париже. Наконец, к четырем с чем-то часам утра, усталость положила конец ее ворочаниям; она заснула при включенной у кровати лампе, и проснулась от того же света шесть почти часов спустя. Это было самое большее, сколько она спала, с той самой ночи на острове Транквилити, ставшей теперь отдаленным воспоминанием, если не считать жгучей боли расставания с детьми.

Не думай о них, это слишком больно. Думай о Дэвиде… Нет, думай о Джейсоне Борне! Где? Сконцентрируйся!

Она отложила парижскую «Трибюн » и налила себе третью чашку черного кофе, поглядывая на французские двери, ведущие на небольшой балкон, с которого открывался вид на улицу Риволи. Ее раздражало то, что некогда яркое утро превратилось в унылый серый день. Скоро начнется дождь, еще больше затрудняя ее поиск. Она смиренно глотнула кофе и поставила элегантную чашку на элегантное блюдце, жалея, что это не одна из тех простых кружек, которым они с Дэвидом отдавали предпочтение в своем сельском домике в Мейне. О, Боже, вернутся ли они туда когда-нибудь? Не думай о таких вещах! Сконцентрируйся!

Невозможно.

Она подобрала «Трибюн » и стала бесцельно просматривать страницы, видя только отдельные слова — никаких предложений или абзацев, никаких связных мыслей или значения — только слова. Потом взгляд ее остановился внизу очередной бессмысленной колонки, на единственной бессмысленной строчке, заключенной в скобки, в самом низу бессмысленной страницы.

Это было слово Амам , за которым следовал телефонный номер; и несмотря на тот факт, что вся газета была на английском языке, ее легко переключающийся на французский мозг тут же попытался перевести это слово. Она собиралась уже перевернуть страницу, когда другая часть ее мозга крикнула ей: Стоп !

Амам…

Имя, перевернутое ребенком, впервые пытающимся освоить язык. Джеми — их Джеми! Шутливое перевернутое имя, которым он звал ее несколько недель подряд! Дэвид шутил об этом, тогда как она беспокоилась, не страдает ли их сын дислексией.

— Он, возможно, тоже сконфужен, амам , — смеялся тогда Дэвид.

Дэвид! Она встряхнула страницу; это был финансовый раздел газеты — раздел, которому она каждое утро за чашкой кофе инстинктивно уделяла больше внимания. Дэвид отправил ей послание! Она оттолкнула стул, отчего тот опрокинулся на пол, схватила газету и ринулась к телефону на столе. Дрожащими пальцами набрала номер. Ответа не было. Решив, что в суматохе она ошиблась или не набрала местный парижский предикат, набрала еще раз, медленно, тщательно.

Нет ответа. Но это был Дэвид

, она чувствовала, она знала это! Он искал ее в Трокадеро, и теперь воспользовался прозвищем, известное только им двоим! Любимый, любимый , я нашла тебя!.. Она также знала, что теперь не способна оставаться в четырех стенах маленького номера отеля, меряя его шагами и поминутно набирая номер, сходя с ума от каждого неотвеченного звонка. Когда ты отчаешься и закрутишься, чуть не разрываясь на части, найди какое-нибудь место, где ты сможешь двигаться, оставаясь незамеченной. Не переставай двигаться! Это жизненно важно. Не позволяй голове взорваться. Один из уроков Джейсона Борна. У нее кружилась голова. Мари оделась быстрее, чем когда-либо в жизни, вырвала послание из «Трибюн

» и покинула угнетающий номер, с трудом заставляя себя не бежать к лифту, желая влиться в парижские уличные толпы, где она сможет двигаться незамеченная. От одной телефонной будки к другой.

Спуск в лифте в вестибюль был бесконечно долгим и невыносимым, последнее — из-за пары американцев: он был нагружен фотоаппаратурой, а она была с пурпурными веками и уложенными в высокую прическу выбеленными перекисью волосами — которые не переставая жаловались, что слишком немногие в Париже, во Франции, говорят по-английски. Двери лифта наконец разъехались, и Мари торопливо вышла в многолюдный вестибюль «Мориса».

Идя по мраморному полу к большим стеклянным дверям шикарно отделанного подъезда, она вдруг непроизвольно остановилась, когда пожилой мужчина в тяжелом кожаном кресле справа от нее в темном костюме в полоску чуть не задохнулся, уставившись на нее, его худое тело выпрямилось, тонкие губы разомкнулись от удивления, глаза выражали шок.

— Мари Сен-Жак! — прошептал он. — Боже , уходите отсюда!

— Прошу про… Что?