Ультиматум Борна

– Хорошо, вечером… Пойдемте, джентльмены. Несмотря на спокойную обстановку, следует быть очень внимательными на улице.

Поток людей двигался через столбы света под режущий слух аккомпанемент рок-группы, милосердно помещенной в боковой комнате, в стороне от главной галереи. Если бы не картины на стенах и лучи маленьких прожекторов, освещающие их, можно было бы подумать, что это скорее дискотека, чем одна из парижских художественных галерей.

Кивая направо и налево, Доминик Лавьер провела Крупкина в угол большой комнаты. Приятные улыбки, изогнутые брови и периодический смех служили фоном их тихой беседы.

– Старикам сообщили, что монсеньор будет отсутствовать несколько дней. Однако они должны по-прежнему искать высокого американца и его хромого друга и фиксировать, где их видят.

– Ты хорошо поработала.

– Когда я сообщила ему информацию, он не проронил ни слова. Но в его дыхании явно ощущалась ненависть. У меня мурашки по спине пробежали.

– Он уже на пути в Москву, – сказал русский. – Наверняка через Прагу.

– Что вы будете теперь делать?

Крупкин запрокинул голову, поднял глаза к потолку, имитируя смех. Опустив взгляд на нее, он ответил, улыбаясь:

– Теперь Москва.

Глава 33

Брюс Огилви, управляющий партнер «Огилви, Споффорд, Кроуфорд и Кохен», гордился своей самодисциплинированностью. Имелось в виду не только внешнее поведение и спокойствие, но и хладнокровие, с которым он встречал все свои глубочайшие страхи в тяжелые времена. Однако когда он приехал в свой офис около пятидесяти минут назад и услышал звонок своего секретного личного телефона, его кольнуло дурное предчувствие. Потом, когда он услышал сильный акцент советского генерального консула в Нью-Йорке, требующего немедленной встречи, ему пришлось отметить неожиданную пустоту в груди… А когда русский велел – приказал ему – быть в комнате 4C в отеле «Карлайль» через час, вместо их обычного места встречи в квартире на углу Тридцать второй и Мэдисон, Брюс почувствовал жжение – жгучую боль, заполнившую пустоту в его груди. А когда он мягко возразил против непредвиденности этой внеочередной встречи, эта боль превратилась в пламя, языки которого поднялись к самому горлу, после ответа русского:

– То, что я должен вам показать, заставит вас искренне пожалеть о том, что мы знакомы, и пусть этим утром не происходит ничего случайного или неожиданного. Будьте там!

Огилви как можно дальше отодвинул назад спинку кресла в своем лимузине и вытянул ноги на покрытом ковром полу. В голове его вертелись абстрактные, хаотичные мысли о его личном благосостоянии, власти и влиянии; он должен взять себя в руки! В конце концов, разве он не Брюс Огилви, тот самый Брюс Огилви, возможно, самый преуспевающий корпоративный адвокат в Нью-Йорке, второй (хотя сам он считал себя первым) после бостонского Рэндольфа Гейтса на тернистом пути корпоративного и антитрастового законодательства?

Гейтс!

Даже одна только мысль об этом сукином сыне была неприятна. «Медуза» попросила великого Гейтса о небольшой услуге – незначительную, совершенно приемлемую должность в ad hoc[108] комиссии, ориентированной на правительство, и он не соизволил даже ответить на их телефонные звонки! Звонки из другого, совершенно приемлемого источника – предположительно безукоризненного и беспристрастного главы отдела снабжения Пентагона, придурка по имени генерал Норман Свайн, который всего лишь хотел информации из первых рук. Ну, может быть, чуть больше, чем просто информации, но Гейтс не мог этого знать… Гейтс? Кажется, что-то было в «Таймс» прошлым утром о том, что он вдруг отказался от дел. С чего бы это?

Лимузин остановился напротив отеля «Карлайль», некогда излюбленного семьей Кеннеди места в Нью-Йорке, а теперь временной тайной явки русских. Огилви подождал, пока швейцар в униформе откроет левую заднюю дверцу, и ступил на асфальт. Обычно он так не делал, считая задержку ненужной показухой, но этим утром он подождал; он должен был взять себя в руки. Он должен быть Хладнокровным Огилви, которого боятся его противники.

Лифт быстро поднялся на четвертый этаж, шаги по коридору, устланному голубым ковром, к комнате 4C были гораздо менее торопливыми, расстояние неумолимо уменьшалось. Тот самый Брюс Огилви дышал глубоко, спокойно, высоко держа голову, когда нажал на кнопку звонка. Через двадцать восемь раздраженно отсчитанных им секунд: «одна-и-две-и…», советский генеральный консул открыл дверь. Это был худой мужчина среднего роста с орлиным лицом, туго обтянутым белой кожей, и с большими карими глазами.