Ультиматум Борна

– Большинство из нас, если не все, первым делом с утра включают радио. Эта глупость повторяется каждое утро, но, наверное, в этом есть и удобство. И я уверен, все мы знали о смерти Родченко… А вы, святой отец, не знали, и когда наша телеведущая сказала об этом, вы не были шокированы, даже не удивились.

– Конечно же, был удивлен! – вскричал Шакал. – Но я обладаю превосходным самоконтролем. Поэтому мне доверяют, поэтому я нужен марксистским лидерам всего мира!

– Это уже не модно, – пробормотала женщина средних лет, специализировавшаяся на личных делах персонала; она тоже поднялась на ноги.

– Что вы несете?

– Голос Карлоса превратился в грубый, осуждающий, быстро усиливающийся шепот. – Я же парижский монсеньор. Я сделал вашу жизнь гораздо более комфортной, чем вы могли ожидали, и теперь вы меня допрашиваете? Откуда я знаю то, что знаю? – как мог бы я продемонстрировать вам мои возможности здесь, в этой комнате, если бы не был среди самых привилегированных людей Москвы? Вспомните, кто я!

– Но мы не знаем, кто вы такой, – сказал другой мужчина, тоже поднимаясь со стула. Как и у остальных мужчин, его одежда была аккуратной, строгого покроя и хорошо выглаженной, но отличалась в лучшую сторону качеством, словно он больше заботился о своей внешности. Его лицо тоже имело отличия; оно было бледнее, чем у остальных, и глаза были более внимательными, как-то более сфокусированными, создавая впечатление, что он тщательно взвешивает свои слова. – Помимо церковного титула, который вы себе присвоили, мы больше ничего о вашей личности не знаем, а вы, очевидно, не собираетесь ее раскрыть. Что касается того, что вы знаете, вы изложили нам вопиющие слабости и вытекающую из них несправедливость в наших ведомствах, но они широко распространены во всех министерствах. Вы с таким же успехом могли выбрать десяток других вместо нас из других органов, и осмелюсь заявить, жалобы были бы такими же. Ничего нового…

– Да как вы смеете!

– крикнул Карлос Шакал, вены вздулись на его шее. – Кто вы такие, чтобы говорить это мне? Я парижский монсеньор, истинный сын Революции!

– А я судебный адвокат Министерства юстиции, товарищ монсеньор, и более молодой продукт этой революции. Возможно, я не знаю глав КГБ, которые, по вашим словам, являются вашими послушными орудиями, но зато знаю, какие наказания грозят нам, если мы возьмем юридические процессы в свои руки и сами – тайно – пойдем против нашего начальства, а не доложим немедленно о готовящемся правонарушении. Это риск, на который я не готов пойти без гораздо более убедительных доказательств, чем какие-то никому не нужные досье из неизвестных источников. Их могли выдумать недовольные чиновники, возможно, рангом намного ниже нас… Честно говоря, я даже не хочу видеть эти бумаги, потому что не желаю быть скомпрометирован знакомством с очерняющими вымыслами, которые могут стать опасными для моего теперешнего положения.

– Вы всего лишь жалкий юрист! – проревел киллер, сжимая и разжимая кулаки, глаза его налились кровью. – Правда сама по себе вас не интересует! И компаньонов вы выбираете в соответствии с текущими потребностями!

– Не стоит, товарищ священник

. Я намерен удалиться, и мой совет всем остальным, собравшимся в этой комнате, последовать моему примеру.

– Вы не посмеете.

– Посмею, – ответил советский адвокат, позволив себе немного юмора. Он осмотрелся и усмехнулся. – Мне, наверное, следовало бы судить самого себя, но боюсь, что я слишком хорош в своей работе.

– Не забывайте про деньги! – взвизгнул Шакал. – Я посылал вам всем многие тысячи!

– И где это зафиксировано? – невинным тоном поинтересовался юрист. – Вы же сами сделали так, чтобы их путь нельзя было проследить. Бумажные пакеты в наших почтовых ящиках или в шкафах в кабинетах – с записками, велевшими нам их уничтожить после прочтения. Кто из наших сограждан признается, что это он их туда положил? Это прямой путь на Лубянку… До свидания, товарищ монсеньор, – сказал адвокат и направился к двери.

Один за другим, как и прибыли, собравшиеся двинулись за юристом, оглядываясь на странного человека, который столь экзотично, столь внезапно прервал их спокойную жизнь, инстинктивно зная, что на его пути их ожидали бы только позор и казнь. Смерть.

Однако ни один из них не был готов к тому, что последовало далее. Киллер в одежде священника вдруг сорвался; внутренние молнии питали его безумие. Его темные глаза горели яростным огнем, который можно было потушить, лишь отведя душу в жестокости – безжалостном, грубом, диком возмездии за все обиды, причиненные его чистой цели – убить неверных! Шакал смахнул со стола досье и нагнулся к кипе газет; он схватил свой автомат и взревел:

– Стоять! Вернитесь все!

Никто не подчинился, и всплески внешнего проявления психопатической энергии продолжались. Киллер нажимал на курок, и мужчины и женщины погибали. Сопровождаемый стонами умирающих, убийца выбежал наружу, прыгая через трупы, проклиная неверных.