Умершие в мире живых. Европейские исследования

Обитатели деревни оставляют двери домов распахнутыми; перед каждой из них «просители» останавливаются, помахивая бронзовым колокольчиком, на звон которого им выносят и передают из рук в руки преимущественно пищевые подношения: в первую очередь ритуальные хлеба (coccoi) и сласти (pabassinos

) (Trudda 1990: 11) – т. е. продукты, связанные с зерновыми, с землей, как того требует традиция, – но также фрукты, сухофрукты, конфеты, сыры, вино, сахар, макаронные изделия, мясо, безалкогольные напитки, консервированные томаты, кофе.

Сегодняшний сценарий обходных обрядов несколько отличается от прежних (ПМ4 Фаис-Леутской О.Д.

). Раньше, по воспоминаниям респондентов преклонных лет, обходные обряды затрагивали больше 17 января, нежели 1 ноября, но главное – протагонисты действа были иными: так, в роли просителей выступали не малолетние церковные служки, а деревенский могильщик, правда, также окруженный детьми. Не менее значимое отличие традиционного обряда от его сегодняшней модификации заключалось также в том, что ранее подношения не передавали из рук в руки, но клали на землю, с которой адресаты – могильщик и дети – и должны были их забрать, тем самым подчеркивая «связь пищи с матерью-землей», неразрывность «между результатом обработки и необработанным, между continuum и discretum

, между природой и культурой» (Giallombardo 2003: 114).

Изменения касаются и принципов распределения «урожая» – пищевых пожертвований. Если ранее все собранное делилось на две части, предназначенные для трапезы и для распределения среди неимущих, то сегодня «фонд пожертвований» дробится на три части. Одна из них, малая, служит основой ужина, следующего сразу за окончанием обряда и потребляемого священником, родителями служек и самими детьми. И хотя остальное по-прежнему распределяется между коллективной трапезой и маргинальными группами населения – одариваемыми стариками, калеками, нищими, детьми из сиротских приютов (в отношении последних С. Манниа приводит слова самых пожилых респондентов – «раньше говорили, что дети – это души; это те самые души, которые и едят “пищу для душ”, для душ умерших» [Mannia

2015: 200–201]), сам факт подобного перераспределения сегодня, на наш взгляд, показателен – он подтверждает не только дальнейшее размывание пласта традиционности, но и наступление церкви на ветшающее наследие народной культуры и освоение ею тех позиций, которые в еще недавнем прошлом принадлежали сфере паралитургических, а чаще – откровенно народных верований.

На следующий день выбранные священником служки поступают в распоряжение своего рода «комитета матерей» селения, в помощь женщинам, призванным организовать коллективную трапезу. Вклады жителей деревни в общий котел могут быть различными. Крестьяне и пастухи деревни приносят, например, собственную продукцию: овощи, хлеб, туши забитых овец; последнее представляет собой очевидную отсылку к практикам ритуального забоя жертвенных животных (Mannia 2018: 10). Также на нужды трапезы идут суммы, собранные во время обрядов, и дополнительные денежные пожертвования со стороны односельчан, а изредка – и церкви, позволяющие закупить недостающее. В ужине, символизирующем материальный и магический круговорот пищи в рамках сообщества, участвует всё деревенское сообщество; тем, кто не может присутствовать физически (старики, недужные, калеки), отсылается их доля.

И приносящие пожертвования обходные обряды, и трапезы осуществляются и сегодня, поскольку они востребованы локальным коллективом. Так, в символическом плане подношения в контексте обходных обрядов «всегда оборачиваются отдачей, выгодой, “возвратным даром” на различных уровнях, связанных между собой: благодарностью со стороны святых и усопших предков, социальным признанием проявленных дарителем щедрости и расточительности, укреплением межличностных связей, поддержанием социального порядка и равновесия» (Buttitta I. 2006: 179).

Даже очевидное стирание в наши дни былой смысловой окрашенности коллективной трапезы, венчающей обходные обряды, утрата ею духа коммеморативности и связи с отношениями живых и мертвых для сотрапезников не влияют на ее устойчивость, значимость и актуальность в Барбадже. Трапеза живет, она и сегодня продолжает сохранять свою функцию элемента, гарантирующего сплочение, гомогенизацию локального коллектива, своего рода социальной скрепы. Чем бы это совместное застолье ни представало сегодня в глазах локального коллектива, понимание его важности подтверждают и респонденты: «неважно, чем это было раньше, важно, что это продолжает скреплять деревню»; «мы остаемся единым целым»; «это все равно наша традиция, неважно какая»; «это символ нашей общности»; «мы должны поддерживать культурную традицию как символ нашей идентичности» (ПМ4 Фаис-Леутской О.Д.), в силу чего становится очевидным, что консолидирующая функция трапезы преобладает над ее изначальным смыслом.