Умножающий печаль

– Не понял! – вскинулся Серега. – Так ты что, собираешься спасать демократию в стране? Или установить тоталитаризм в одном отдельно взятом крае Сибири?

Я взглянул в непроницаемое мокрое месиво за окном: кажется, дождь припустил еще сильнее. Фары встречных автомобилей дымились в водяной сетке оранжевыми шарами.

– Ну что ж, друг Серега, сидеть нам с тобой в этой дождевой автопрорве долго, развлечений и дел не предвидится. Давай устроим политзанятие, семинар-скучище об устройстве жизни человеческой. Ты заметил, кстати, что людям кажутся всего скучнее вопросы, от которых напрямую зависит их жизнь?

– Я тоже предпочитаю про баб и безобразия, – улыбнулся Ордынцев.

– Тогда воспользуемся этим транспортным безобразием, порожденным безобразием стихии и народным безобразием под названием «российская демократия»…

– А чего ты так демократию не любишь? – перебил меня Серега.

Вода текла по улице густой мутной речкой и вместе с мусором – бумажками, пластмассовыми стаканчиками, щепками и тряпками – несла первые клочья осени, тьму желтых, бурых, жухлых листьев. Вот и еще одно лето пробежало.

Сколько их осталось?

Смешной человек Серега – «почему ты не любишь демократию?» Это как расспрашивать Ломоносова – вы почему, Михаил Васильевич, великий наш русско-народный всезнатец, не любите вещество горения «флогистон»?

Да потому что нет никакого «флогистона»! В природе не существует!

– Серега, демократия в России – вещь противоестественная и нелепая, как шпоры на валенках, – заверил я его совершенно серьезно. – Демократия! Тоталитаризм! Чепуха, мусорная болтовня! В мире нет нигде, слава Богу, демократии. Когда-то, в сумеречно далекие родоплеменные времена она ублюдочно тлела – дикари общим рассуждением решали, как им надо жить. Но однажды возник вождь и дал армейскую команду – делай, как я! И с тех пор демократия стала чисто духовной идеей, вроде религиозной конфессии. Иудеи, христиане, мусульмане и истинно верующие демократы. Хочешь приобщиться – это как в церковь сходить, всегда пожалуйста, можешь помолиться, бабки пожертвовать, а вот с Богом поручкаться, за бороду подержать – это хрен в сумку! Только на небесах, в следующей жизни…

– Ага, уловил, – кивнул Ордынцев. – Выходит, между Москвой, Пхеньяном и Вашингтоном особой разницы не просматривается?

– Ого-го-го! Разница огромная – в бабках! В механизме управления экономикой, который и есть техника управления людьми. Тем самым демосом, который якобы и осуществляет свою кратию. В Пхеньяне техника простая, как дубина, – военно-пыточная система, послушание абсолютное, но денег нет совсем. И скоро это, конечно, упадет. А Америка, которую долгие века строили купцы, менялы и ремесленники, простоит подольше.

– Лет сто?… – мрачно предположил Сере га.

– Ну, в следующем веке сто лет ни одна демократия не простоит. Слишком дорогие декорации в этой постановке. Но в Штатах это будет стоять, пока не источится, не соржавеет, не сломается их замечательный денежный механизм.

По тротуару бежал мальчишка. Мокрый насквозь, совершенно счастливый, махал руками – он плыл в дожде. Я тоже так бегал – говорили, что если бегать под дождем босиком, то быстро вырастешь. А я очень хотел вырасти, я был маленький. Неужели остался?

– Баксы – штука действительно обаятельная, – согласился Серега. – И что, они и поддерживают американские народные права и свободы?

– Они ничего не поддерживают, – покачал я головой. – Они и есть американская демократия. Посмотри, что на баксе нарисовано…

Серега засмеялся:

– Джордж Вашингтон в седых кудряшках. Как моя бабушка Серафима в завивке. Смотрит на нас подозрительно, курс доллара в Москве проверяет.

– Вот это точно! Но символ свой они на спинку купюры, на грин бэк, залепили – недреманное масонское око! Никогда не смеживается, не спит – надзирает, чтобы средний американец был таким же покорным и послушным, как северный кореец. Не битьем и голодом управляет это грозное око американцами, а собственным домиком, джипом и завалом жратвы.

– И вольнолюбивый американский народ ни фига не решает? – усмехнулся Серега, задумчиво глядя на залитую дождем улицу.

– Народ, к счастью, нигде ничего не решает. Ни американский, ни российский, ни корейский. И не спрашивают его нигде и никто, и спрашивать-то не о чем – не понимает наш прекрасный демос ни хрена. Чтобы демос не стал охлосом, по-нашему – охламонами, решает за него власть. Везде, всегда, все! В нормальной стране обыватель боится банковского инспектора больше, чем полицейского.

– Веселую ты изобразил картинку. Тупая власть насилия или изощренное владычество денег? – раздумчиво сказал Ордынцев и спросил:

– Как я понимаю, ты надумал нас всех, как гирьки на весах, передвинуть от Пхеньяна к Вашингтону? Или наоборот?

– Я вообще хотел бы сменить вектор движения. Жить в Пхеньяне страшно, а в Вашингтоне невозможно. Да и неохота! Если бы поставить Россию на рельсы – в мире лучше страны бы не сыскалось…

– На рельсы – куда? Куда мы, счастливые Чебурашки, поедем в этом голубом вагоне?

– В просвещенный абсолютаризм. В экономическое самодержавие…