Умножающий печаль

Верный Конь оборотился ко мне, посмотрел как на буйно помешанного.

– Не боись, Серега, я в своем уме, – успокоил я. – Я знаю, что говорю. И оперирую не лживой митинговой демагогией о народном счастье, а единственно достоверным знанием – пониманием природы денег. Они, как люди, творят жизнь, рождаются, растут, плодятся…

– А случается, умирают?

– Нет, Сережа, деньги не умирают. Они бессмертны. В земле они называются «сокровище», в моих руках – рабочий капитал, в твоих – зарплата. Но эти сгустки энергии не исчезают – страховая фирма «Ломоносов-Лавуазье» не допускает: где-то что-то убавилось, значит, кому-то прибавилось, просто они переходят в другое состояние…

Верный Конь покачал недоверчиво головой:

– Сделай милость, просвети. Я ведь сейчас работаю в стране бывшего просвещенного абсолютизма. Вернусь из Лиона сюда, а тут уже – будущий просвещенный абсолютаризм. В чем разница? Что, как говорится, носить будут?

– Язык за зубами. Сейчас многим болтовня успешно заменяет работу. Стало выгодно быть разговорчивым бездельником, якобы защищая и представляя интересы народа. Вот этого – не надо! Я и сам народ не обижу! Все наши великие демократические завоевания – запретить и позабыть! Наш народ у Мишки Горбачева просил не свободы, а колбасы, а он, дурень, не понял и дал ему гласность. А я дам людям свободу работать до упора и жрать колбасу от пуза. Но политических игрищ – никаких! Все, наигрались! Законы – понятные, строгие, справедливые. Армию бюрократов сокращу в сто раз. За взятки – расстрел. Дармоедов – в зону. Блатным – пулю…

– Слушай, Хитрый Пес, не пугай так сразу! А кто же это будет тебе так абсолютарно просвещать народ?

– Военные коменданты. И полиция, не берущая взяток.

– Но вы же меня убедили, что здесь таких нет! – воскликнул Серега.

– Есть. Есть, поверь мне. Не стоит село без праведника, а держава без людей, которые живут по понятиям. Не блатным, а Божеским…

– Что, попов попросишь подсобить?

– Нет, я попрошу тебя. Ты мне их всех сыщешь и такую полицию создашь. Я хочу, чтобы следующим министром внутренних дел России был ты…

Не шутил я с ним. И не обманывал. Ну, может быть, не все сказал. Так это ему и не надо.

Господи, как я устал от огромного количества ведомых мне тайн! Серега и не представляет даже, как старят человека тайны. Вся его жизнь, вся его работа предполагают конфиденциальность, закрытость, секретность. Но это бессмыслица, ибо имеет задачу сделать скрытое явным, это не таинство созревания зерна в земле, а закрытая напряженность нарыва. И от этого их молчаливость никогда не становится тайной, а всегда остается пустяковым служебным секретом. Любая бумага со строжайшим грифом – «совершенно секретно!» – гроша не стоит, потому что настоящие тайны не доверяют бумаге.

Настоящим тайнам отпущен срок жизни их хранителя, и они должны умирать вместе с ним. Человек, переживший тайну, смешон и беззащитен.

Кот Бойко думает, что владеет моими тайнами. Серега надеется разгадать то, что знает Кот. Эх, мальчики вы мои дорогие…

Тайну знает Вениамин Яковлевич Палей. Мы здесь – в августовском ливне, в автомобильной пробке у ворот зоопарка – рассуждаем о демократии. А Палей перекачивает деньги. Огромные деньжищи! Несчетные миллионы. Кровь, душу, плоть завтрашней власти. Будущее легионов людей.

Вот это тайна. И тебе, Серега, такие тайны еще не по плечу. Или не по душе? Какая разница…

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ДЕТСКИЙ «МЕРСЕДЕС»

Лена Остроумова, мой личный секретарь, сделала пометку в блокноте и с лучезарной улыбкой сообщила:

– Рабочая программа на сегодня исчерпана, осталось только позвонить жене…

– Не понял? – Я посмотрел на нее озабоченно.

– Вы здесь, дорогой Сергей Петрович, болтаетесь больше недели. Пора звякнуть, узнать, все ли у них благополучно, не надо ли чем помочь. Сыну Василию скоро идти во второй класс лионского лицея имени Мольера. Надо озаботиться, все ли куплено парню для учебы, не надо ли что-то подослать из Москвы…

– Зачем? – спросил я, покручивая на руке свой шестипулъный браслетик.

– Проявить сердечное участие, набрать в семье очки, укрепить расшатанный командировками брак.

Занятно, что я никогда и ничего ей не говорил о Ваське. Смотри, как у них все плотно схвачено. Она ведь не проболталась, она это говорит специально, она наводит меня на какую-то мыслишку, на что-то очевидное, чего я не замечаю.

– Я спрашиваю – тебе зачем это нужно?

– Странный вопрос! – Лена вздернула тонкие бровки. Круглая веселая мордочка, круглые плошки-глазки, круглая пимпочка вздернутого носика, короткая стрижка на небольшой породистой головушке. Веселая девчушка-старшеклассница. Жуть какая-то!

Лена повернула ключ в замке, подошла ко мне и крепко, долго поцеловала.

– Не боишься, что нас здесь застукают? – спросил я.

Она покачала отрицательно головой и быстрыми своими, ловкими пальцами стала расстегивать на мне рубашку.

– Только один человек может здесь выразить тебе неудовольствие – Александр Игнатьевич Серебровский, – со смешком молвила моя всезнающая старшеклассница. – Но он к тебе, мой медово-сахарный, не пойдет, а вызовет к себе.