Унгерн: Демон монгольских степей

Такие «новости» регулярно проникали в Ургу. Поскольку Азиатская конная дивизия стояла на виду у города, это подтверждало распускаемые слухи. Принесённые с базаров, они ещё больше плодились в Китайском Маймачене, проникая оттуда в гарнизонные казармы, в полковые и гарнизонный штабы. Наместник Чен И бороться против слухов не мог, хотя и пытался опровергать их своей официальной информацией. Но такие действия граничили с начальственной наивностью.

Действительно, что значило для простого безграмотного горожанина официальное объявление, за подписью наместника, на одной из центральной улиц Урги? А слухи «ходили» из угла в угол любого ургинского базара с рассвета и до захода солнца. Грамотных людей даже в монгольской столице было на тысячу человек от одного до пяти. Не случайно вплоть до начала 30-х годов в министерствах уже не богдо-гэгеновской Монголии говорили откровенно:

   — Самый дефицитный работник у нас — грамотный писец. Остальных чиновников — хоть отбавляй...

Не менее действенными на психику китайских солдат были слухи о самом бароне, его таинственности и, если так можно выразиться, чародействе. Об одном из таких слухов рассказывает тот же Дмитрий Паршин:

«Однажды в яркий солнечный день Унгерн в монгольском одеянии, как всегда, в красно-вишнёвом халате, на своей быстроногой белой кобыле средним аллюром спокойно проехал по главной дороге на Половинку (один из ургинских городских кварталов. — A.Ш.), к дому, где проживал Чен И

. Въехав во двор» барон не спеша слез с лошади, подозвал рукой одного из слуг» которые в качестве охраны постоянно находились во дворе» приказал ему за повод держать коня, а сам обошёл вокруг дома, вернулся и, подтянув подпруги у седла, сел верхом и не торопясь выехал со двора.

На обратном пути, проезжая мимо тюрьмы, он заметил часового, спавшего у ворот. Такое нарушение дисциплины возмутило барона. Он слез с коня, наградил спящего часового несколькими ударами ташура, то есть камышовым чернем плети. Спросонья часовой ничего не мог понять, а Унгерн —

он знал немного по-китайски — пояснил ему, что на карауле спать нельзя и что за такое нарушение дисциплины он, барон Унгерн, самолично его наказал. Затем, так же не торопясь, он поехал дальше. Перепуганный часовой поднял тревогу, но Унгерн был уже далеко».

Слух обрёл свою достоверность благодаря тому, что после его «рождения» в унгерновской ставке «свидетелями» случившегося объявили себя заключённые ургинской тюрьмы, наблюдавшие за этой сценой сквозь щели тюремной ограды, китайские торговцы и покупатели-монголы.

Готовясь к штурму Урги, Унгерн усилил психологическое давление на неприятеля. Сделал он это так, как китайское командование не могло и ожидать. Используя последние остатки драгоценного авиационного горючего, в воздух несколько раз поднимались аэропланы. Они разбрасывали над городом листовки с воззванием к жителям сохранять спокойствие и не опасаться атакующих столицу Халхи войск.

Слухи и листовки сделали нужное дело. Лояльные Пекину монгольские князья и ламы совершенно неожиданно для Чен И стали требовать сдачи Урги, обещая китайским войскам беспрепятственный и «спокойный» уход на родину. Но генерал Го Сунлин и слышать не хотел о таком «позоре». Несколько наиболее ретивых лам были побиты бамбуковыми палками, чтобы «другим неповадно было».

Наместник Чен И, как опытный дипломат, располагал в Урге собственным «штатом» платных и реже добровольных шпионов. Разумеется, все городские слухи в тот же день «доносились» до его уха. Так что пекинскому главноуправляющему Халхой было от чего хвататься за голову. Он чувствовал, что монгольская земля уходит у него из-под ног.

Слухи оказали сильное деморализующее воздействие не только на китайский гарнизон, но и на его начальника кавалерийского генерала Го Сунлина. При многократном превосходстве в силах он ни разу не отважился на вылазку из Урги. А ведь он видел костры своего противника на вершине горы Богдо-ул каждую ночь. И скоро доподлинно узнал, где находится главный стан войска белого генерала.