Unknown

И вдруг из ущелья, неподалеку от них, сорвался, будто он где-то долго был на привязи, вихревой ветер. Он рванул салфетку на поляне, чуть не опрокинул бутылочку с коньяком. Лукин схватил бутылку, а салфетка взвилась, как чайка, и взметнулась вверх. Ветер кинул ее в озеро, как бы вызывая кого-то на бой, и закрутил, заиграл: гладь озера молниеносно вспенилась, заклубилась, покрываясь злыми беляками.

—О-о-о! — воскликнул Иван Иванович, глядя в сторону островка.— Альтман! Где Альтман?

Николай Кораблев и Лукин тоже глянули в сторону островка и ничего, кроме бурных брызг, там не увидали. Иван Иванович побежал было к машине, но, вспомнив, что шофер ушел за глухарями, снова остановился, растерянно опустив руки. Такие растерянные и молчаливые, они стояли на берегу, может, десять — пятнадцать минут.

Вокруг них все бурлило, как в котле: озеро бесилось брызгами так, что казалось, оно вот-вот все вскинется в ясно-голубое уральское небо; деревья стонали, нагнувшись в одну сторону; трава совсем припала к земле; откуда-то из мелкого кустарника вылетели галки и, как черные лоскутья, бессильные опуститься на землю, носились по ветру из стороны в сторону... и вдруг снова из ущелья потянул игривый ветерок. Озеро еще бушевало. Над ним еще вздымались столбы брызг, закрывая противоположный берег, островок «Чайка», а деревья уже мягко покачивали ветками, отряхиваясь от пыли, травы поднимались, галки побороли бурю и присели на кустарник... И вот как будто кто-то гигантской рукой ударил по озеру: волны мигом спали, оставляя после себя обильную шипящую пену... и озеро, так же неожиданно, как оно вскипело, стихло.

—Да-да,— удивленно произнес Николай Кораблев,— это действительно «Не ступи моя нога».

—Ах, черт бы побрал все. Не-ет. Я спущу озеро, а его достану,— и Иван Иванович, увидав рыбака, сказал: — Помогите, пожалуйста, разыскать инженера Альтмана. Уплыл на резиновой лодочке туда, вон на тот островок.

—На «Чайку», что ль? — угрюмо спросил рыбак и безнадежно закончил: — Ну и ныряет где-нибудь на дне. В прошлом году тут эдаких-то восемнадцать человек опрокинулось из лодки... и плавают до сей поры.

5

Всю ночь летели утки, гуси, журавли. В темно-голубом небе их совсем не было видно, но они все время давали о себе знать утомленными призывными криками. И тем, кто сидел у костра на берегу озера, казалось, что птицы кружатся над ними, не находя себе пристанища. Только утром, когда рассвело, Иван Иванович, Лукин и Николай Кораблев увидели, что все небо усеяно пиками, и пики эти стремительно неслись куда-то вдаль по своим небесным дорогам: неслись тяжелые кряквы, шустрые чирки, горделивые шилохвосты, величавые гуси, и выше всех реяли, отбивая зори пронзительными воплями, журавли. Иногда та или иная пика отрывалась от стремительного потока и падала на гладь озера. Тяжело дыша, пугливо осматриваясь, птица скрылась в зарослях прошлогоднего камыша, очевидно найдя тут себе летнее пристанище. А остальные все тянули, тянули туда — через Уральский хребет, в далекую Сибирь, на север.

Так они втроем всю ночь просидели у костра.

Николай Кораблев, хотя и попросил, чтобы рыбаки поискали Альтмана на островке «Чайка», но сам по сути дела даже не верил, что тот жив.

Иван Иванович был тих и смиренен, будто около гроба друга. Он долго молча сидел перед костром и только потом почти шепотом заговорил:

—Вы, конечно, не верите в судьбу? Ну да, вы же из того поколения, которое, познав истину Маркса, начало все кувыркать — бога, судьбу, обряды, нравы, царей.

Вступился Лукин.

—Вы уж очень все в кучу. Что-нибудь отделите. Нравы, например...

—Ах, вы сейчас же — классовая борьба,— воспламеняясь, перебил его Иван Иванович.— Классовая борьба и прочее, прочее. А я не об этом. Я хочу говорить просто, по-человечески. Ну, например, я живу своим трудом. Мне больше ничего и не надо. Я люблю творить. Вот я приезжаю на пустырь, на болота, в леса. Тут живут лоси, зайцы, волки, олени. Первый удар топора — ох, какой это запев. Проходит неделя, другая, год, второй — и пустырь превращается в чудесный город. Я это люблю. В этом моя судьба.

—Ну и любите,— с ребячьим задором произнес Лукин.— Р.азве вам это запрещают?

—Ага. Любите. Запрещают? Да, запрещают. В Гибралтарском проливе можно, например, построить такую гидростанцию, которая будет обслуживать всю Европу. Дорого? Не дороже той войны, какая сейчас кипит. Так я говорю: «Давайте строить гидростанцию». А мне отвечают: «Иван Иванович, берите-ка ружье и палите вон в того человека». Говорю: «Не хочу». Отвечают: «Тогда тебя убьют».

—Убьют,— мрачно вставил Лукин, видя, что Николай Кораблев тоже пытается что-то сказать, но всякий раз отступает, не желая мешать Ивану Ивановичу, слушая его с какой-то скрытой досадой.