Unknown

—Да. Не всплывет. Вы можете утопленника искать в любом месте, на любой доступной глубине и не найдете, потому что в озере есть холодные течения, возможно, целые реки. Вот они, эти реки, бурные потоки, подхватывают утопленников и носят их на больших глубинах. Вы представляете себе, как утопленники один за другим, один за другим носятся по дну озера?

—И фантазия же у тебя,— мрачно проговорил Лукин.— Ты этим, бывало, и в институте отличался.

—Это не фантазия. Это факты. Вы знаете, что та¬кое Тургояк? В переводе это звучит: «Не ступи моя нога». А впрочем, вы его сейчас сами увидите.

Через какую-то минуту машина, прорвавшись сквозь густые заросли кустарника, выскочила на возвышенность, и перед ними расхлестнулось озеро Тургояк. Оно, вытянувшись километров на восемь, лежало в котловине, стиснутое со всех сторон накатами горных хребтин. Залитое ярчайшими лучами солнца, спокойное и улыбающееся, оно напоминало здоровяка ребенка в колыбели.

—Страху-то вы на нас нагнали,— проговорил Николай Кораблев и первый вышел из машины.

—Эдак. Страху,— глядя на спокойное озеро, сам улыбаясь ему, упрекнул Альтмана Иван Иванович.

—Ну и фантазер же ты. Поэтом бы тебе быть,— проговорил и Лукин, шагая к воде падающей походкой.

—Нет. Позвольте,— с обидой запротестовал Альтман.— А вы знаете, что такое чаруса? Это красивое местечко, покрытое такой зеленой, привлекательной травой, что хочется прилечь, но стоит только ступить, как весь увязнешь. И это озеро — чаруса. Видите, какое оно спокойное, прямо для детей... Ну, однако, вы позавтракайте, а я на короткий срок отлучусь, съезжу на тот вон островок. На «Чайку». Я ведь физкультурник. А потом анекдоты...— выхватив из машины чемодан, Альтман достал оттуда резиновую лодку и быстро накачал ее.

Шофер, вскинув на плечо ружье, сказал:

—А я ружье прихватил. Ну, глухарей пошукаю.

Они остались на поляне одни... И отсюда видели, как серенькая лодочка, оставляя после себя еле заметный след, понеслась к островку. Признаться, они ничего страшного в этом не видели. Наоборот, пожалели, что лодочка так мала, а то и они, вместе с Альтманом, отправились бы на островок.

—Жаль. Очень,— проговорил Иван Иванович и начал мастерить «самоходный стол»: постлал на траву салфетку, разложил на ней колбасу, хлеб, чеснок, консервы, затем бережно вынул из чемодана бутылку с коньяком и, обгладив ее ладонью, осторожно, как свечу, поставил рядом с собой.

—Эге! — воскликнул Лукин.— Это действительно пир.

Иван Иванович налил всем по рюмке и резко остановился: на противоположном берегу ударил колокол. Иван Иванович вскочил, посмотрел в сторону колокола и произнес:

—Тревога.

—Очевидно, созывают рыбаков на обед,— сказал николай Кораблев.

—Мне, понимаете ли, за последнее время все кажется какая-то тревога: по ночам вскакиваю и слышу какой-то звон. Нервы шалят.— Иван Иванович смахнул под глазом выступивший горошком пот и снова сел.

Лукин пододвинул к нему рюмку с коньяком, сказал:

—Пейте.

Иван Иванович, думая о том, чем и как занять Николая Кораблева, проговорил:

—А вы свою уже глотнули? Э-э-э, милый мой, так коньяк не пьют.— Иван Иванович был вообще универсальный человек: он мог говорить о чем угодно — о винах, о порохе, о выделке свиной кожи, об атомах, о происхождении ядов, о любом черте и о любом ангеле и говорил всегда интересно, возвышенно, со знанием дела... и вот теперь, чтобы чем-то занять Николая Кораблева, он заговорил о коньяке.— Так коньяк не пьют, сударь вы мой,— сказал он, приподнимая рюмку, внимательно глядя на то, как там еще кипит коньяк.— Смотрите, друзья мои, какими цветами переливается сие содержимое. Что это такое? А вот что — представьте себе, где- то на юге, под палящим солнцем, созревают кисти винограда. Сколько солнца забрали в себя эти кисти, чтобы насытиться чудотворными соками! И вот на заре зрелые кисти, еще обрызганные росой, снимают и пускают в обработку. Их давят, мнут, из них отбирают самое лучшее. Потом это самое лучшее ставят бродить, потом из этого переброженного отбирают тоже самое лучшее... Проходят десятки лет, и из подвалов вам достают вот этот чудесный напиток-солнце... Разве его можно пить кружками? Его надо пить каплями, тогда вы поймете всю прелесть...

Иван Иванович рассказывал про коньяк, а колокол все бил и бил. Прислушиваясь к тревожному звону, Иван Иванович иногда непонимающе смотрел на Николая Кораблева, который глазами о чем-то настойчиво спрашивал его и под конец сказал:

—Иван Иванович, у вас ко мне ничего нет?

Тот смешался, старчески замигал, думая:

«Вот так и отдать ему пакет? Без подготовки? А вдруг там что-нибудь страшное?» — и, протерев глаза, будто в них попала пыль, он протянул:

—Видите ли... Э-э-э. Как бы вам сказать... Есть, конечно... Сколько у меня к вам...

—Нет. От Надюши?

«Ага-а! Он все ждет от семьи»,— догадываясь, подумал Иван Иванович и опять, чтобы не расстраивать Николая Кораблева, сказал:

—Она мне что-то говорила. Такая радостная была. Но видите ли, Николай Степанович, я так спешил... Я хотел было...