untitled

литературных суждений. Глядя на эти листовки, висящие на

доске объявлений рядом с почтовым ящиком моего колледжа, я презрительно улыбался. На каком-то подсознательном уров-

не я понимал, что эти идеи противоречили моим интересам и

планам на будущее, которые в той или иной степени предусма-

тривали, что я самостоятельно выберу лучшее из того, что суще-

ствует в мире. Авторитетность таких суждений должна была за-

висеть от моего «культурного капитала», то есть от изучения и

понимания канонов, отобранных Ливисом, Элиотом и другими.

62

С другой стороны, союз пропагандировал совершенно другие

ценности, систему мультикультурного капитала, которая неиз-

бежно обесценила бы мой культурный капитал. Старая система

ценила однородность и традиционность, а в новой гораздо важ-

нее были различия. Маргинальные группы с минимумом куль-

турного капитала — необразованные женщины, бедняки, улич-

ные рэперы и художники граффити, стоящие лишь на ступень-

ку выше обычного криминалитета, — могли оказаться богачами

с точки зрения мультикультурного капитала в результате того, что Пьер Бурдье назвал «иерархией угнетения».

Реймонд Уильямс был одной из ключевых фигур британ-

ской культурологической школы. В прошлом он был учеником

Ливиса, но потом порвал с ним, объяснив это в своем великолеп-

ном эссе «Культура ординарна» различиями во взглядах на то, что Ливис считал механистической вульгарностью современ-

ного массового общества, а Уильямс — единственным способом

спасения для бедных и не образованных людей. В любом слу-

чае, в использовании Уильямсом новой идеологии было гораздо

больше нюансов, чем у большинства его последователей, и, узнав, что он будет читать лекцию, я решил, что, наконец, пора

посмотреть, что это за Окс фордский литературный союз.

Уильямс начал свой семинар с любовных романов девят-

надцатого века — едва ли не самой ранней и продолжитель-

ной формы массовой литературной культуры. Он обратился к

аудитории с вопросом, по каким стандартам следует оценивать

эти книги и какие критерии качества к ним применять. Послу-

шав несколько реплик, я поднял руку и предположил, что

единственным критерием для этих книг будет вкус. В том, что

я сейчас считаю вкусом среднего класса (а тогда считал един-

ственно возможным вкусом), индивидуальный вкус человека

зависел от изученного им канона. Вкус был моим культурным

63

капиталом, сгущенным до состояния сиропа. Обладая преиму-

ществом такого вкуса, можно было с уверенностью оценивать

любовные романы: язык был штампованный, сюжеты неинте-

ресны, мораль банальна. Короче, это были плохие книги.

Справа от меня сидел студент, которого я раньше видел в

библиотеке. Сейчас, когда он смотрел на меня, я почувствовал

всю силу его презрения: вот еще один тупой американец, на лбу

у которого написано: «Гегемония».

— Как ты смеешь болтать о вкусе, когда в мире есть люди, которым нечего есть? — закричал он.

Даже четырнадцать лет спустя, идя по тихим не ос ве щен-

ным коридорам погруженного в темноту родительского дома, я вздрогнул от желчности его обвинений. Я снова пытаюсь за-

щитить себя, применив l’esp rit de l’escalier, и говорю, что есть два

типа вкуса — вкус к приятному и вкус к прекрасному, и вспоми-

наю серьезность, с которой Кант относился к этому делению.

По Канту, человек вкуса может делать адекватные суждения

только с полным желудком («Установить, кто обладает вкусом, а кто им не обладает, можно только тогда, когда удовлетворе-

на потребность»). Но этот аргумент уступает по своей силе по-

зиции моего оппонента, согласно которой никто не имеет пра-

ва выносить суждения, пока другие люди голодают. Ведь вкус

основывался прежде всего на привилегии. В том, что культур-

ные арбитры прошлого обладали привилегиями, не было ни-

чего удивительного. Удивительно было бы, если бы они ими не

обладали. Но для этого студента привилегия уже сама по себе

была достаточной причиной, чтобы подозрительно относить-

ся к культурному арбитру. Незаинтересованность, гарантиро-

вавшая доверие к последнему в системе Канта, естественным

образом превращалась в недоверие к нему в гегемонистской

системе.

64

Пока я заканчивал свою тираду на тему вкуса, другие сту-

денты в аудитории шумели и смеялись надо мной. Они были

рады разоблачить маскировавшегося до сих пор гегемониста —

высокомерного идиота, придерживавшегося старых иерархиче-

ских различий, каким может быть только американец.

— Как дела в «Нью-Йоркере»? — спросила меня мать на следую-

щий день.

Я заметил, что это было одним из важных достижений

«Нью-Йоркера» Тины Браун: она определенно вернула журнал

в сферу интересов моих родителей, хоть и маргинализировав

при этом их стиль жизни. То, что у них был внутренний источ-

ник информации о том, что происходило в активно обсуждаемом

«Нью-Йоркере» Тины, повышало их статус в своих кругах. Надо

признать, что все обожают слухи, и Шум, как только ты в него

попадаешь, гораздо интереснее соблюдения формальностей.

И все же мать волновалась, что в Нью-Йорке я не получаю

достаточно культуры. Когда я в послед ний раз был в театре?