Уорхол

Уорхол организовал праздник для «избранных» по случаю открытия модного бутика Paraphermalia. По его просьбе дизайнер одежды Бетси Джонсон, которая вскоре вышла замуж за Джона Кейла[428], ее платья-майки из алюминиевой фольги произвели фурор, приглашала Эди выступить в качестве «модели-испытательницы». Paraphermalia

стал бутиком нового типа, открывался он поздно, около полудня, и работал до часу или двух ночи. И дело пошло!

Через год Энди организовал здесь еще одну вечеринку. На этот раз стены бутика превратились в киноэкраны, где показывались его фильмы под музыку, это было его шоу под названием Exploding Plastic Inevitable[429]. Прожекторы освещали манекены, на них с восторгом смотрела сквозь огромные окна бутика многочисленная толпа. Сам же Уорхол только и делал, что высматривал полицейские машины, которые вскоре действительно появились, оглушая весь район сиренами…

В 1965 году везде, где бы ни появлялись Эди и Энди, их уже поджидали фотографы и следовали за ними по пятам. Они была самой популярной и самой рекламируемой парой в Нью-Йорке. Их единодушно признали достойными статуса знаменитостей. Они были по-детски взбалмошны и порой переходили границы. Едва появлялась возможность возникновения пожара, эта парочка с увлечением его раздувала. Каждый на свой лад.

Эди и Энди носили почти одинаковую одежду: водолазки в синюю-голубую-белую полоску и сапоги-сантьяго – с острыми мысами и высокими скошенными каблуками, только Энди – в черных велюровых джинсах, а на Эди – черные колготки с черной же юбкой и длиннющие серьги. Она носила короткую мальчишескую стрижку и красила волосы в платиновый цвет. «Чтобы еще больше походить на Энди», – говорила она.

Когда они были вместе, от них шло такое излучение, что слепило глаза.

Все наперебой приглашали их на званые ужины, они никогда не отказывались. Вечеринки? Их количество было просто огромным: по три или четыре за ночь. Жизнь неслась в бешеном ритме. Эди обожала праздники. Энди тоже. Из нее хлестала энергия. Из него тоже, но он всегда прикрывал это нарочито небрежным, граничащим с апатией, видом всегдашнего молчуна. Каждый их выход был сенсацией.

Но кто был двойником кого? Кто Эди? Кто Энди? Разумеется, все шло в ход, чтобы как можно дольше удерживать любопытство публики. Даже в интервью они продолжали морочить людям головы. Энди просил Эди отвечать на вопросы за него. Когда у нее просили автограф, она ставила подпись «Энди Уорхол». В любом случае, невозможно было сказать наверняка, кто из них кто. Случались даже такие курьезы, что когда они приходили по приглашению в чей-то дом, у двери их встречали приветствием: «Мы очень рады вашему приходу. Кто вы?»

А в самом деле, кто они? Большинство из «сливок общества» не имели об этом ни малейшего понятия. Для них они были всего лишь имена, что-то вроде аббревиатуры – «Эди и Энди», потому что один никогда никуда не выходил без другого. Если вы организовывали вечеринку, вы были обязаны заманить их к себе – ни одно более или менее важное событие того года, проходившее в Нью-Йорке, не могло претендовать на успех, если на нем не было «Эди и Энди»…

Чтобы быть уверенным на сто процентов в их присутствии, за ними посылали машины с шоферами, самые роскошные лимузины. Приглашавшие стороны лезли вон из кожи, чтобы им понравиться, чтобы их развлечь, чтобы снискать их благосклонность, чтобы заполучить их в друзья. По словам журналиста Мела Джаффа, они были «в зените своей славы, самой популярной медиа-парой». Неразлучной парой. Андрогинной парой. Ребячливой парой.

Эди, со своим «электрическим моторчиком» внутри, безусловно подчинялась Уорхолу, а он манипулировал ею, как и всеми остальными. Этель Скалл рассказывала, как однажды, по случаю вернисажа в Линкольн-центре, собралась толпа журналистов, разгоряченных присутствием Эди и Энди: «Я увидела Эди, она расхаживала перед ними, явно получая удовольствие от царящего вокруг ажиотажа, равно как и Энди, который скромно сидел, опустив голову, и нашептывал ей инструкции, в точности как суфлер в театре. Я расслышала его команды: ”Поднимись”, “Походи немного»”, “Повернись вон к тому господину”. Эди упивалась всем этим. Однажды я у нее спросила, что для нее значит быть суперзвездой. “Это страшно, чудесно и восхитительно одновременно. Ни за что на свете не хотела бы я жить по-другому, это именно та жизнь, которую я хотела бы прожить”, – ответила она мне».

Уорхол восторгался Эди так сильно, как, наверное, никогда ранее. «Если Энди смог бы стать женщиной, он захотел бы быть только Эди», – утверждал Трумен Капоте между двумя непристойностями в их адрес. Возможно, в тот год так и было.

Потом появилась Нико, белокурая красавица с магически-монотонным голосом. Потом появилась International Velvet, красавица брюнетка с замысловатым макияжем. Потом появилась Вива. Потом появились и многие другие, но только Эди целиком и всей душой подчинялась Уорхолу. Возможно, она даже любила его. По-своему.