Уорхол

Какова была реакция на такой сюжет? Генри Гельдцалер говорил о нем с юмором: в тот вечер Энди и Генри раздобыли «травку». Они немного покурили (это может быть косвенным доказательством, что Уорхол не принимал ни валиум, ни обетрол), как вдруг Энди поднялся и сказал Генри:

– Садись вот сюда, на диван, я буду тебя снимать.

– А что мне надо делать? – поинтересовался Гельдцалер. – Курить сигару?

– Да, садись и кури, – ответил Уорхол.

В то время Гельдцалер выкуривал до десяти сигар в день…

Уорхол установил камеру, вставил в нее кассету на сорок пять минут и включил «пуск». «Получив настолько исчерпывающие и мастерски преподнесенные указания, я в точности последовал им. Остался сидеть и курить», – говорил Гельдцалер.

Уорхол только один раз заглянул в видоискатель камеры: его вообще не было в мастерской.

«За время этой медитации в черно-белом цвете без каких бы то ни было интерпретаций с моей стороны, без режиссерских указаний, я почувствовал, что предоставлен сам себе и волен делать все, что мне вздумается, поэтому, через какое-то время, я все же сделал несколько движений, самых обычных, – продолжил рассказ Гельдцалер. – В довершение всего Энди где-то на середине первой бобины дал мне понять, что у него приготовлена вторая. Я потребовал, чтобы меня посвятили в настоящую интригу фильма: оказалось, единственное, что от меня требовалось, это курить вонючую сигару в течение целого часа».

Гельдцалер признался: «Я никогда так и не отважился посмотреть этот фильм в зале, рядом со зрителями, которые заплатили за просмотр деньги». Это любопытное свидетельство может натолкнуть на мысль о том, что Уорхол в своих поступках достиг вершины выбранного им поведенческого принципа, сформулированного следующим образом: «Меня не волнует чужое мнение». Безусловно, это давало основание его недоброжелателям для многочисленных нападок. К тому же в манерах Уорхола буквально все могло подвигнуть обличителей к действиям.

Теперь послушаем Герарда Малангу: «Никогда не снимая фильмы, Энди тем не менее знал, как добиться от людей, находившихся перед камерой, что ему было нужно. В данной ситуации он играл роль катализатора. Он никогда не проводил никаких репетиций, предпочитая снимать и резать. Для него это было священнодействие». Вот комментарий Тейлора Мида: «Камера для Энди была любимой игрушкой. Она поглощала его целиком, и было такое ощущение, будто за ней никого нет, поэтому вся наша стеснительность улетучивалась».

Кино, снятое Уорхолом, вряд ли кого-то развлечет, в нем нет ничего праздничного, что часто встречается в коммерческих фильмах. Уорхол предлагает каждому обратиться к самому себе. Его кино призывает зрителя обратить внимание на свое тело с точки зрения пространства, в котором оно движется, и времени, в котором оно существует. Что тело делает, каким образом ведет себя по отношению к другим – к сценаристу, актерам, операторам, а эта территория сплошь заполнена коварными ловушками, и придется воспользоваться всеми необходимыми приемами, чтобы извлечь на белый свет желаемую правду.

В любом случае, как говорил Йонас Мекас в своей романтичной и провокационной манере: «Артист всегда прав, даже когда он не прав». Правда – это его рабочий материал, и он остается неизменным. Задача артиста – сделать его живым и податливым, а для этого необходимо разглядеть в нем что-то новое, создать из него свою собственную форму, неожиданную и уникальную.

Во вторжении Уорхола в эту область искусства, скандальном и важном по своим последствиям, есть одна специфичная особенность исключительно кинематографического плана. Из-за нее все протесты, возмущения и скандалы: обычному зрителю нравится то, что он хорошо знает. Уорхол же в своих экспериментах доходил до границы терпения, а порой и пересекал ее, как в случае с Empire, «самом-пресамом статичном фильме за всю историю кино», снятом 25 июня 1964 года.

О нем говорили, что это – «почтовая открытка, снятая на кинопленку». На самом деле – нет. Это – кино, и ничего, кроме кино. Речь идет о неизменяемом в течение восьми часов крупном плане шпиля Empire State Building

в летнюю ночь: с восьми вечера до восхода солнца. Съемка производилась с 44-го этажа (или с 41-го, по свидетельству некоторых очевидцев) жилого здания Time Life с использованием, в первый раз, камеры Auricon, к которой подходили кассеты длиною в 1200 футов, тогда как другие камеры могли работать только со 100-футовыми кассетами. Неоспоримое достоинство при съемке продолжительных фильмов. Но выбор упал на эту синхронную камеру в первую очередь потому, что она давала возможность записывать звук одновременно с изображением, поэтому Уорхол считал этот отснятый материал своим первым звуковым фильмом.

На деле, несмотря на то, что в съемке ему помогали Йонас Мекас, он выставлял кадр, поскольку обладал большим опытом обращения с такой камерой, и Джон Палмер, названный соавтором режиссера, не очень понятно, по какой причине, Уорхол сделал этот фильм самым беззвучным из всех немых фильмов.