Ущелье дьявола

- Тебе это кажется невероятным? Так слушай. Вот тебе наша тактика в двух словах: мы спорим. Так как мы выигрываем все пари, то зрители и платят расходы. Но и этот благородный ресурс может в конце концов иссякнуть. Увы! Мы слишком сильны! Мало кто решается уже тягаться с нами. Нас боятся. Несчастные мы создания! Все поражаются, глядя, как мы пьём. И я заранее предчувствую, что настанет тот печальный день, когда уже не найдётся ни единой души, которая бы держала за нас пари. Я просто придумать не могу, как и где мы тогда будем пить?

И Трихтер печально прибавил:

- А мне так необходимо пить!

- Так ты очень любишь вино? - спросил Самуил.

- Не само вино, а то забвение, которое оно несёт с собой.

- А что же ты стараешься забыть? Свои долги, что ли?

- Нет, свои поступки, - возразил Трихтер, скорчив отчаянную гримасу. - Ах! Я такая гадина! У меня есть мать, она живёт в Страсбурге, мне бы надо работать, чтобы помогать ей. А вместо этого я всё время сижу у неё на шее. Подлец я, вот что! Кто должен был кормить её после смерти отца? Ведь я, правда? Ну а я, мерзавец, подумал про себя, что у меня есть ещё дядя, брат моей матери, поручик в армии Наполеона, и вот он-то и кормит её. А потом, два года тому назад, он был убит. Тогда уж у меня все предлоги были исчерпаны, и я сказал себе: «Ну, теперь, прохвост, наступила уж твоя очередь кормить мать!» Но, к несчастью, дядя оставил нам маленькое наследство. И вот я вместо того, чтобы высылать матери деньги, сам ещё стал просить у неё. Я все откладывал свои добрые намерения. Наследство было маленькое и растаяло очень скоро, тем более, что я почти все пропил, так что не осталось ни крошки, ни капли. Вот видишь теперь, какой я отъявленный негодяй! Я говорю тебе всё это, чтобы объяснить причину моего беспросыпного пьянства: я пью, чтобы забыться. Я вовсе не желаю, чтобы ты меня считал скотиной, какой-то мерзкой губкой, винным насосом. Я просто-напросто жалкая тварь!

- Однако, - сказал Самуил, - каким же образом ты думаешь выпутаться из всего этого?

- Не знаю, ничего не знаю. Как сумею, так и выпутаюсь. Я готов на все. Ах! Чтобы достать матери кусок хлеба, я готов расстаться с жизнью, если это понадобится, и умру с радостью.

- Ты говоришь это серьёзно? - спросил задумчиво Самуил.

- Очень серьёзно.

- Это иногда недурно знать, - продолжал Самуил, - я буду помнить твои слова. Но прежде чем дойти до такой крайности, почему ты не обратишься к Наполеону, раз брат твоей матери был убит в то время, когда служил в его армии? Он обладает похвальным качеством всех великих людей, т.е. умеет награждать тех, кто у него служит. Он, может быть, назначил бы твоей матери пенсию, или дал бы какое-нибудь место, чтобы у неё было чем прожить.

Трихтер гордо поднял голову.

- Я немец, разве я могу обращаться с какой бы то ни было просьбой к тирану Германии?

- Ты немец, это прекрасно, но мне помнится, что ты мне говорил, будто твоя мать - француженка?

- Она действительно француженка.

- В таком случае твои мучения совести несколько преувеличены. Мы после поговорим ещё об этом. А пока самая настоятельная забота должна состоять в том, чтобы заплатить твои долги.

- Ах, я давно отказался от этой несбыточной мечты!

- Никогда ни от чего не следует отказываться. Как раз по этому поводу я и пришёл поговорить с тобой. Который из твоих кредиторов самый свирепый?

- Ты и представить себе не можешь кто? Ведь это не трактирщик, - отвечал Трихтер. - Трактирщики, те уважают меня, берегут, стараются привлечь к себе, как редкого и удивительного питуха, как трудно достижимый идеал, как потребителя вина, достойного всеобщего поклонения. От моих состязаний они имеют колоссальный барыш, кроме того, вполне естественно, что у меня является масса подражателей. Я создал целую школу пьянства. Не говоря уже о том, какой фурор производит в винном погребе одно только моё присутствие, я служу им приманкой, украшением, роскошью! Один антрепренёр по устройству танцевальных вечеров предлагал мне платить по тридцати гульденов в неделю с условием, чтобы я позволил ему напечатать в афишах объявление:

СЕГОДНЯ ТРИХТЕР ПЬЁТ.

Гордость моя не позволила мне принять предложение, но, в сущности, я был польщён. Нет, нет меня преследуют совсем не трактирщики. Самый беспощадный кредитор, это Мюльдорф.

- Портной?

- Он самый. Под тем предлогом, что он уже одевает меня семь лет, а я не заплатил ему ещё и за первую пару, этот подлец изводит меня. Первые шесть лет я поступал следующим образом: он, бывало, принесёт мне счёт, а я, вместо уплаты, заказываю ему тотчас же новый костюм. В последний же год он окончательно отказался одевать меня. Мало того, он нахально преследует меня. Третьего дня я шёл мимо его лавки, мерзавец выскочил на улицу и начал выговаривать при всех, что платье, надетое на мне не моё, а его, потому что я за него не заплатил, и даже занёс было руку, как бы намереваясь схватить меня за шиворот.

- Неужели он позволил себе так забыться перед студентом? Разве он не знает о привилегиях университета?