Ущелье дьявола

- Ты гонишь меня? - сказал Юлиус с улыбкой. - Нам предстоит разлука на столько длинных дней, а ты меня гонишь!

- О, мой милый! - вскричала Христина, зажимая ему рот поцелуем. - Я люблю тебя!…

Когда первый луч зари проник в комнату, Христина ещё крепко спала. Её одолели все эти усиленные волнения. Одна из её прелестных рук свешивалась с кровати, другая, согнутая, лежала на лбу. Во всей её позе, в этих серых кругах, которые окружали её глаза, чувствовалась прострация тела, побеждённого усиленными движениями души. Минутами тень набегала на её лоб, лёгкая судорога подёргивала её кроткое лицо, словно под влиянием какого-нибудь дурного сна, и её пальцы нервно вздрагивали.

Она была одна.

Вдруг она проснулась, приподнялась и оглянулась вокруг.

- Как же так? - проговорила она. - Мне кажется, что Юлиус был здесь.

Быстро соскочив с кровати, она пробежала в комнату Юлиуса. Она была пуста.

Она бросилась к звонку. Её горничная немедленно прибежала.

- Мой муж! - воскликнула она. - Где мой муж?

- Он уехал, сударыня.

- Как, уехал, не простившись! Что за вздор ты говоришь!

- Он приказал мне передать вам письмо.

- Где оно?

- На камине в вашей комнате.

Христина бросилась к себе в комнату. Там на камине лежали два письма, одно от Юлиуса, другое от барона.

Юлиус извещал, что пожелал избавить её от тягостной минуты разлуки, что он боялся утратить всякое мужество, видя её, как вчера, в отчаянии и слезах. Он убеждал её быть мужественной, напоминал, что она останется не одна, а со своим ребёнком. Что до него касается, то он предпочёл сразу решиться на эту разлуку, без томления грустным прощанием.

Христина давно уже прочитала письмо до последней буквы, а все ещё продолжала смотреть на него, совершенно неподвижная, как статуя.

Горничная взяла малютку из его колыбели и положила его на руки матери.

- Ах, это ты, - промолвила Христина, едва обратив внимание на своего ребёнка. Она сейчас же передала его на руки горничной.

Она вспомнила о письме барона и принялась читать его.

«Дорогая дочь моя, - писал барон. - Прости меня, что я так внезапно увёз твоего мужа. Зачем тянуть эти раздирающие сцены разлуки? Будь спокойна за Юлиуса. Я провожу его до Остенде и расстанусь с ним не прежде, как он взойдёт на судно. Как только оно выйдет из гавани, я немедленно вернусь к тебе. Значит, через три дня ты будешь иметь самые свежие вести о муже. Я затем и поехал, чтобы доставить тебе это утешение. Я всю эту ночь раздумывал, не лучше ли мне остаться с тобой, чтобы защищать тебя от тех гнусных угроз, которые над тобой тяготеют. Но к чему доводить опасения до крайнего преувеличения и до ребяческого страха? Отправляясь в отъезд на три дня и зная, что ты останешься одна, я принял все необходимые предосторожности. Да, по правде сказать, и не вижу, какая особенная опасность могла бы тебе угрожать. Пусть около тебя постоянно будет кто-нибудь, не ходи никуда из замка, а по ночам вели ложиться в соседних комнатах и в библиотеке вооружённым слугам. В комнате с тобой будут спать твоя горничная и кормилица Вильгельма. Чего тебе бояться при таких предосторожностях?

Через три дня я буду дома. Потом мне надо будет вернуться в Берлин на службу, и я возьму тебя с собой. Постарайся в эти три дня закончить свои сборы в путь. Ты знаешь, что у меня на окраине Берлина есть дом с садом, где наш Вильгельм будет пользоваться чистым воздухом, и где моя Христиночка будет в безопасности. Оба вы и останетесь со мной на всё время, пока Юлиус будет в отсутствии.

Итак, до четверга. Не теряй мужества и поцелуй за своего мужа щёчки Вильгельма.

Твой преданный отец,

барон Гермелинфельд».

Это письмо успокоило Христину. Её особенно подкрепила мысль о том, что около Юлиуса есть человек, который его проводит и который через три дня доставит ей вести о нём.

Она подошла к колыбельке Вильгельма, взяла ребёнка на руки и стала со слезами целовать его.

И вдруг зловещая мысль мелькнула в её голове. Она вспомнила о пророчестве цветов, которое ей сделала Гретхен в развалинах замка.

- Да, - пробормотала она, - Гретхен говорила правду, наш союз почти сейчас же и окончился. Мы живы и любим друг друга, и, однако же, мы разлучены. И Гретхен ещё прибавила к этому, что разлука продлится долгие годы, и что мы будем жить вдали друг от друга, словно чужие. О, боже, спаси меня от этих суеверий.

А между тем, мысль о Гретхен вызвала у ней мысль о Самуиле.

- О! - с ужасом воскликнула она. - Тот, кто должен был меня защищать удалился, а тот, кто хочет меня сгубить, остаётся.

Она прижала Вильгельма к своей груди, как бы стремясь прикрыть целомудрие матери невинностью дитяти, и опустилась на колени перед распятием, стоявшим у колыбели.

- О, боже мой! - воскликнула она. - Сжалься над бедной женщиной, которая любит и которую ненавидят! Вся моя надежда на тебя! Ты вернёшь мне мужа и соблюдёшь его жену!

Глава пятьдесят девятая

Звонок