Успех

Да, он так глуп, потому что он писатель. Все возражения, которые он не сумел высказать Преклю, — потому ли, что они не пришли ему тогда на ум, потому ли, что в тот момент не сумел их хорошенько сформулировать, или потому, что второстепенное заслоняло тогда более важное, но только все эти возражения он теперь четко, в резкой форме излагал молчаливой, обиженной, ушедшей в себя Иоганне. Он находил все более удачные обороты, оживился и заметно повеселел, потом стал рассказывать о своих планах — вскоре он опубликует книгу «Маркс и Дизраэли^{28}», острую, вероятно, очень спорную. Он нарисовал образы этих двух людей, живших в одно и то же время, в одном и том же городе

^{29}, переживших одни и те же события. Эти происходившие вокруг них исторические события он изобразил с предельной объективностью, а затем показал, как по-разному они воспринимались этими людьми. А еще он работает над черновым вариантом радиопьесы «Страшный суд». Некое довольно странное судилище расследует случаи из жизни так называемых «великих мира сего». Пьеса начинается спором между людьми одной и той же эпохи, но они в силу только им присущих свойств характера настолько разнятся по возрасту, что один мог бы быть старше другого на тридцать тысяч лет. Никто не чувствует за собой вины, все уверены в собственной правоте, каждый по-своему прав, а затем выясняется, что перед «Страшным судом» правота каждого представляется весьма сомнительной.

Тюверлен рассказывал о своей радиопьесе образно и живо, без обычной сдержанности и скепсиса, позволяя себе резкие выпады против инженера Прекля, которого, впрочем, назвал единственной личностью «с человеческим лицом» из всех, кого он встретил на этом зимнем курорте. Но его собеседница оставалась очень мрачной. Сейчас Иоганну не интересовала его работа, рассказ о которой в другое время она слушала бы с огромным интересом. Она смотрела на волосатые руки Тюверлена и находила их отвратительными, смотрела на оживленное, все в мелких морщинках лицо и находила его похожим на маску клоуна.

Она пыталась понять его. Этот человек умеет провести четкую грань между своим творчеством — делом — и своим отношением к женщине, он способен, пока работа целиком захватывает его, отстранить от себя женщину. Это так, и она это понимала. Понимала, но ничего не могла с собой поделать — она невольно закусила верхнюю губу, а ее серые глаза наполнились гневом. Как плохо, что она совершенно не умеет притворяться!

Она злилась на этого человека, не проявлявшего ни малейшего интереса к ней и к ее успеху. Злилась на себя за то, что участие именно этого человека было для нее важнее всего. И одновременно злилась на себя и на него за то, что оба сидят рядом, но каждый занят только собой.

Вдруг она увидела вошедших в «Альпийскую розу» Гесрейтера и Пфаундлера. Раздраженно и холодно, как-то по-глупому прервала Тюверлена: «Простите, но я мало смыслю в таких вещах», — встала и направилась к Гесрейтеру. Тот от Пфистерера уже знал об успехе Иоганны у принца, искал ее по всему курорту и теперь весьма церемонно поздравил с удачей. Он был чрезвычайно горд, что она оставила Тюверлена одного, и окружил ее вниманием, поклонением и теплом — всем тем, в чем отказал ей Тюверлен. И она забыла о керамической фабрике с ее гномами и мухоморами и уже не ощущала кисловатый запах, исходивший от Гесрейтера.

Тюверлен, когда Иоганна так внезапно покинула его, сначала очень удивился. Ах да, она ведь рассказывала ему о своем визите к этому сиятельному болвану, а он, видно, слушал ее не слишком внимательно. Пожалуй, следовало проявить больше интереса к ее делам. На нее приятно смотреть, она нравилась ему, все в ней нравилось ему, даже ее негодование, хотя оно, конечно, неуместно. Но разве она уже однажды не оставила его одного? Он улыбнулся и сразу же забыл о ней. Он был разгорячен спором и сейчас не чувствовал себя покинутым — с ним были его планы.