Успех

Портье небольшого парижского отеля, где остановился слепой старец, получил строжайшее распоряжение никого к нему не пускать и ни о ком не докладывать. И вообще никакой Бихлер в отеле не проживает. Он никого не принимал. С интересовавшими его людьми он встречался во дворцах высших духовных сановников. Этого грузного человека, который пережевывал бессвязные обрывки фраз, раскатисто хохотал, иссиня-красными узловатыми руками вминал трость в мягкие ковры, можно было встретить и в домах националистических главарей.

Иоганне пришлось долго ждать, пока она не получила от секретаря Бихлера известие о том, что может встретиться с тайным советником в ресторане Орвилье. Она отправилась в знаменитый ресторан. Он был переполнен. В коридорах и у гардероба посетители ждали, когда назовут их номер, чтобы получить место в зале. За столиком Бихлера было оставлено место для Иоганны. Грузный человек уже сидел за столом, он сегодня был хорошо выбрит, и его квадратное, полное лицо не выглядело старым. Но в его позе, в одежде, в манере держаться, — во всем была видна неряшливость. Он сидел обернутый салфетками и жадно заглатывал изысканные кушанья, приготовленные с тончайшим искусством. Его кормил секретарь. С губ и подбородка тайного советника стекал соус, он чавкал, иссиня-красными пальцами запихивал в рот куски, жевал, глотал, издавал какие-то хрюкающие звуки, выражающие одобрение или неудовольствие, отхлебывал из бокала вино, часто проливая мимо. Вокруг стояли официанты, привычно угодливые, но не умевшие до конца скрыть своего удивления и отвращения к этому дикарю.

Когда секретарь сказал Бихлеру, кто сел за их стол, тот вначале пробормотал нечто невразумительное. Иоганна, не знавшая, говорит ли он по-немецки или по-французски, лишь немного спустя сообразила, что это баварский диалект. Бихлер сопел, бессвязно и сердито бурчал что-то себе под нос. Он знает, кто она такая. Разумеется, знает. Что ей, собственно, от него надо?

Иоганна объяснила, что подвластные доктору Кленку судебные органы преступно медлят с пересмотром дела ее мужа, Мартина Крюгера. Они не отклоняют ходатайства о пересмотре дела, но и не дают ему хода. Вот уже несколько месяцев они занимаются лишь уточнением данных.

Почему она обратилась с этим делом к нему? — проворчал старик. Уж не поверила ли она газетным сплетням, будто он, старый, слепой крестьянин, очень интересуется политикой? Всякие прохвосты не дают ему прохода, пялятся на него, словно на дрессированного зверя. Иоганна молчала. Старик ее заинтересовал. Он принюхивался, точно желая по запаху составить себе представление о ней. «Бабам, — сказал он, — нечего лезть в политику». Тут политика ни при чем, объяснила она. Просто она хочет вернуть себе мужа, своего мужа, которого ни за что посадили в тюрьму. «Ни за что!» — язвительно повторил он, обсасывая куриную косточку. — Сидел бы себе смирно! Уж что-нибудь он наверняка натворил!» Ну а чем он здесь может помочь? Он что, министр? И какое ему дело до правосудия? Но после того, как он огромный кусок мяса запил огромным глотком вина, он совсем другим, благожелательным тоном заметил, что все обстоит не так уж скверно. Он против того, чтобы мучить людей. Он добрый христианин, это всем известно. Вот помиловать виновного в ближайшую амнистию — это в его правилах. Он готов заявить об этом во всеуслышанье. Понятно, если к его словам захотят прислушаться. В газетах упоминалось о предстоящей амнистии, но как раз поэтому он мало в нее верит.

После этого он как-то сразу замкнулся. Все его внимание снова было поглощено едой. О Мартине Крюгере из него не удалось больше вытянуть ни слова. Иоганна поспешно ушла в тот самый момент, когда секретарь стал вытирать ему салфеткой рот.

Она всячески убеждала себя, что этот доктор Бихлер не так уж отвратителен. А в том, что она не смогла добиться от него большего, виновата одна она с ее необъяснимой скованностью и душевной леностью.

3

«Касперль и классовая борьба»

Жак Тюверлен сказал секретарше, когда г-н Пфаундлер уже входил в комнату:

— Не впускайте ко мне этого Пфаундлера! Гоните его прочь. Он мне не нужен!

Пфаундлер, нимало не смущаясь, достал из кармана несколько рукописных листков и заявил:

— Вы свинья, Тюверлен. Сначала вы делаете вид, будто со всем согласны, а потом подсовываете мне ту же самую дрянь.

— Теперь, когда вы, Пфаундлер, столь недвусмысленно высказали свое мнение, можете убираться, — сказал Тюверлен, поворачиваясь к секретарше, в ожидании сидевшей за машинкой.

— Барские замашки! — разбушевался Пфаундлер. — Это на вас похоже! Без конца возитесь с «Касперлем и классовой борьбой». А где же «Выше некуда»? Если вы до субботы не сдадите мне «Выше некуда», я плюну на аванс, который выдал вам, и обозрение напишет другой. — И он швырнул на письменный стол листы рукописи.

Тюверлен невозмутимо продолжал диктовать. Г-н Пфаундлер послушал несколько фраз, высоко вскинул брови и застыл на месте.