Успех

Что же до дела часового мастера Трибшенера, то для начала министр юстиции высказал несколько общих замечаний, не преминув поиронизировать над теориями адвоката Гейера. Лично он, сказал Кленк, испытывает сожаление, когда приятного самого по себе человека из политико-юридических соображений держат в заключении. Впрочем, приговор баварского суда сравнительно мягок. Да и кто может поручиться, что свобода пойдет Трибшенеру на пользу. А общие рассуждения, вроде приведенных Гейером доводов прессы, будто налицо тот случай, когда необходимо помиловать заключенного, на него, Кленка, не произвели особого впечатления. Он распорядился, чтобы с Трибшенером обращались как можно лучше. Лично ему, как он уже сказал, этот человек даже симпатичен, он намерен дать ему кое-какую работу. С часами на Мюнстерском кафедральном соборе Трибшенер справился превосходно. Но и в одном из некогда вольных городов баварской Франконии есть башенные часы, бездействующие еще со времен Тридцатилетней войны. У него, Кленка, есть снимок с этих часов. Не желает ли доктор Гейер взглянуть на снимок? Вот Трибшенер и сможет поколдовать над ними.

Гейер слушал молча, его душила ярость. Он побывал у заключенного Трибшенера. Это был спокойный, худощавый человек с густыми волосами, такими светлыми, что трудно было понять, белокурые они или седые. «Верно, все-таки седые», — подумал сейчас Гейер. Он хорошо разбирался в том, что такое справедливость и человечность, но плохо разбирался в отдельных людях. Не исключено, что Кленк прав, и сознание этого вызывало у Гейера чувство бессильной ярости. Он ничего не ответил на любезные и одновременно покровительственные слова Кленка и разом отмел их, невежливо пожав плечами.

Кленк и бровью не повел, продолжал спокойно сидеть, терпеливо ожидая, нет ли у Гейера к нему других дел. И адвокат Гейер, крепко сжимая тонкими пальцами палку, чтобы как-то унять дрожь в руках, не очень уверенным голосом неожиданно спросил, имеет ли какие-либо шансы на успех прошение о помиловании доктора Крюгера, если таковое будет подано. Кленк, помолчав, вежливо ответил, что он уже и сам об этом подумывал, но оппозиционная пресса чрезвычайно затруднила ему, Кленку, возможность вмешаться в это дело, ибо теперь оно столь раздуто, что без санкции всего кабинета министров он, Кленк, не рискует что-либо предпринимать. Костлявый, гигантского роста человек с хитро улыбающимися карими глазами на удлиненном, обветренном лице с благодушной издевкой глядел на тщедушного изможденного адвоката, у которого от еле сдерживаемого гнева на щеках выступили красные пятна.

Служитель подал аппетитные ливерные сосиски и бутылку шерри. Министр юстиции сказал, что ему как должностному лицу нечего больше сообщить господину депутату, но он не прочь дружески побеседовать с ним. С позволения доктора Гейера, он переоденется. В этой черной хламиде он чувствует себя неуютно. И, сняв сюртук, надел свою любимую грубошерстную куртку. Затем, вновь предложив адвокату отведать сосисок, налил себе стакан ароматного, золотистого вина, неторопливо набил трубку. Так вот, он читал превосходную статью доктора Гейера в «Монатсхефте». В подобного рода абстрактных рассуждениях и теоретизировании мало проку. Тем не менее на охоте, сидя в засаде, или по утрам, принимая ванну, да и во время длительных поездок на автомобиле он иногда ради спортивного интереса пытается глубже осмыслить вопросы, которые интуитивно уже решил так, как подсказывала ему совесть. Он высасывал мякоть из кожуры сосисок, вытирал жирные губы, маленькими глотками с наслаждением попивал вино. Если говорить начистоту, то у него создается впечатление, что некоторыми своими едкими формулировками общего характера доктор Гейер метит в него, Кленка. Но он зря старается. Его, Кленка, это мало трогает. Надо признать, что в его положении, да еще живя в этой особой части планеты, совсем непросто принять единственно верное решение: Бавария или всегерманский союз, государство или право, гарантия безопасности или справедливость. Можно даже сказать: сколько слов — столько проблем. Но для того, чтобы разобраться в этих проблемах, ему нет даже нужды искать опоры в католической философии права, которая в наш век политики насилия одна имеет смелость не всегда подчиняться жестокой логике фактов.