Устал рождаться и умирать

За шесть лет я, Лань Цзефан, от завотделом политической и идеологической работы в уездном торгово-закупочном кооперативе вырос до замсекретаря парткома этого кооператива. Потом стал его директором и секретарём парткома по совместительству, а позже — заместителем начальника уезда по культуре, просвещению и здравоохранению. Рост довольно быстрый, пересудов было много, но моя совесть чиста. Хотя Пан Канмэй, сначала начальник орготдела, а потом замсекретаря по оргработе, родилась в уездной больнице, куда её мать доставил на осле мой отец, хотя её отношения с моим сводным братом Цзиньлуном не совсем обычные, хотя я хорошо знал её отца и мать и младшую сестрёнку, хотя мой сын и её дочка учились в одном классе, хотя собаки в её доме и в моём были от одной матери — несмотря на все эти многочисленные «хотя», я, Лань Цзефан, стал заместителем начальника уезда без чьей-либо помощи, благодаря собственным усилиям, способностям, выстроенным отношениям с сослуживцами и заложенной мною же поддержке масс. Конечно, достичь высокого положения помогло и воспитание парторганизации и помощь товарищей, но порога Пан Канмэй я не обивал. Похоже, и она не питала ко мне добрых чувств. Вскоре после того, как я занял эту должность, мы случайно встретились во дворе уездного парткома, и она, убедившись, что рядом никого нет, вдруг прошипела:

— Я голосовала против, но тебя всё же повысили, урод.

Словно палкой по голове ударила, даже язык на время отнялся. Мне сорок, уже животик отрастил, волосы на макушке поредели. Она моя ровесница, но всё такая же стройная, кожа гладкая, лицо юное, годы не оставили на ней следа. Я растерянно смотрел на её фигуру, на отлично пошитую юбку кофейного цвета, коричневые кожаные туфли на среднем каблуке, тугие голени, тонкую талию и подтянутые ягодицы — и в голове всё смешалось.

Не закрутись у меня с Пан Чуньмяо, я, возможно, шёл бы и шёл вверх, стал бы начальником уезда или партсекретарем. На худой конец ушёл бы во Всекитайское собрание народных представителей[250] или Народный политический консультативный совет[251] чьим-нибудь помощником и жил бы припеваючи на склоне лет. А не докатился бы до теперешнего — чтобы с плохой репутацией, зализывая раны, скрываться в этом маленьком дворике, влача ничтожное существование. Но я не жалею.

— Знаю, что не жалеешь, — подтвердил Большеголовый. — В каком-то смысле тебя можно считать настоящим мужчиной. — Он захихикал, и на лице у него, как на проявляемом негативе, я увидел такое же выражение, как у нашего пса.

Время летит быстро — я вдруг ощутил это, когда паршивец Мо Янь в первый раз привёл Пан Чуньмяо ко мне в кабинет. Мне всегда казалось, что я хорошо знаю всю семью Пан, словно часто встречаю их, но как ни старался что-то вспомнить — перед глазами всплыла лишь девочка, ходившая на руках у ворот Пятой хлопкообрабатывающей фабрики.

— Какая большая выросла… — Я разглядывал её с головы до ног, как старший дядюшка, растроганный увиденным. — А тогда, тогда такая, на руках ходила…

Было первое июля тысяча девятьсот девяностого года, воскресенье. Стояла жара, в моём кабинете на третьем этаже окно распахнуто, в роскошной кроне чинара напротив каплями дождя шелестят цикады. Её белое личико раскраснелось, на кончике носа повисла капелька пота. Она в красном платье с овальным воротничком и кружевами. Шейка тоненькая с впадинами ключиц, на ней красный шнурок с крошечным ярко-зелёным камешком, наверное, яшмой. Большущие глаза, маленький рот, полные губы. Никакой косметики, очень белые, чуть сжатые зубы. На спину свешивается большая старомодная коса, отчего в душе рождается странное чувство. У этого паршивца Мо Яня есть одна вещь под названием «Коса», где он пишет о внебрачной связи замначальника отдела пропаганды уездного парткома и девушки-продавщицы книжек-картинок в магазине Синьхуа. Заканчивается эта история как-то несуразно, совсем не так, как у нас, но прототипом явно послужила наша любовь. Разобрался бы сначала в отношениях героев, так нет, сразу писать. Паршивец, мать его.

— Садитесь, прошу вас, — хлопотал я, наливая чай. — Как время летит, малышка Чуньмяо, не успел оглянуться, а ты уже вон какой красавицей стала.

— Не беспокойтесь, дядюшка Лань, меня почтенный Мо только что на улице газировкой угощал. — Она осторожно присела на край дивана.

— Неправильно ты к нему обращаешься, — заявил почтенный Мо Янь. — Начальник уезда Лань родился в один год с твоей старшей сестрой, а его матушка — её названая мать!

— Ерунда всё это. — Я бросил Мо Яню пачку сигарет «чжунхуа».[252] — Какая ещё сухая мать,[253] мокрая мать, мы этими мещанскими выражениями и не пользуемся. — Перед Чуньмяо я поставил кружку чая «лунцзин». — Как хочешь, так меня и называй, не слушай, что он здесь болтает. Ты ведь вроде в магазине Синьхуа работаешь?