Утешение философией

3. — Да, так, — говорит она: — это ведь еще не лекарства твоему недугу, но как бы средства для облегчения боли, досель противящейся врачевству. 4. Снадобья же, кои проникнут вглубь, я применю, когда придет время. Не следует тебе, однако, считать себя злополучным: разве забыл ты достоинство и меру твоего счастья? 5. Опущу то, что, оставшись без отца, принят был ты под покровительство виднейших мужей и, избранный вступить в родство с первыми гражданами — многоценнейший вид близости—сделался для них дорогим прежде, чем родственником. 6. Кто не провозгласил тебя счастливейшим — как по великой славе тестя твоего и тещи, так и по целомудрию супруги{66}, и по удаче иметь мужеское потомство{67}? 7. Умолчу (о том, что всем ведомо, лучше умолчать) о достигнутых в юности санах, в каких старцам отказано; хочу приступить к несравненной вершине твоего счастья. 8. Если какой- нибудь плод смертных дел имеет значение счастья, может ли громада обрушивающихся бедствий, сколь бы ни была велика, изгладить воспоминание того дня, когда ты узрел, как два твоих сына, оба консулы, вышли из дома средь сонмища сенаторов, средь народного ликованья; когда пред ними, восседающими в курии на курульных креслах, ты, королевской славы вития, удостоился хвалы за дарование и красноречие; когда в цирке, между двумя консулами, ты утолил ожидание разлившейся кругом толпы триумфальною щедростью? 9. Ты, я думаю, отделывался пустыми словами от Фортуны, пока она тебя ласкала, пока лелеяла тебя, как своего любимца. Ты получил дар, каким она ни одного частного человека не наделяла. Итак, ты хочешь свести с Фортуной счеты? 10. Ныне она впервые задела тебя неприязненным взором. Если бы взвесил ты число и меру веселий и печалей, не мог бы отрицать, что доныне счастлив. 11. Если же не почитаешь себя счастливцем оттого, что прекратилось некогда казавшееся радостным, это не повод считать себя злополучным, ибо то, что ныне мнится печальным, также проходит. 12. Или на сию сцену жизни{68} ты ныне вышел впервые, чужаком и нечаянно? Или думаешь, людским делам присуще какое-нибудь постоянство, когда самого человека часто стремительный час уносит? 13. Ведь даже если редко блюдут верность, оставаясь с тобою, дары случая, но последний день жизни есть также и смерть Фортуны, пусть даже и хранившей верность. 14. Думаешь, важно, ты ли ее, умирая, покидаешь, или она тебя, убегая?

III

Как по небу Феб рассыпать возьмется{69}

Свет квадригою розовой,Меркнут звезды все с побледнелым ликом,Сим огнем угнетенные.5 Как лесок, омыт теплотой Зефира,Рдеет вешними розами,

Вдруг жестоко Австр задувает хмурый,И пропала шипов краса.Блещут иногда под небесной тишью10 Моря струи покойные,Иногда же, глубь воздымая, гонит

Аквилон бури ярые.Если мира лик не блюдется долго,Если все в нем меняется,15 Верь же ты людским преходящим благам,Верь же счастью летучему!

Вечный то закон утвердил, чтоб прочнымНе бывало рожденное.

IV

1. Тогда я: — Истину, — говорю, — молвишь, о кормилица всех добродетелей, и я не могу отрицать стремительнейший бег моего благополучия. 2. Но это-то еще сильнее жжет воспоминания: ведь при всякой превратности Фортуны несчастнейший род злополучия — в том, что ты был счастлив{70}.

3. — Но в том, что ты, — отвечает она, — терпишь кару за ложные мнения, не можешь по справедливости винить обстоятельства. Ведь если волнует тебя пустое имя случайного счастья, тебе следует размыслить со мной, сколь более многочисленные и великие блага у тебя досель в изобилии. 4. Итак, если то, что в общем счете твоей Фортуны было у тебя самого драгоценного, по божественной воле соблюдено тебе целым и невредимым, вправе ли ты, сохранив все лучшее, жаловаться на злополучие? 5. Живет ведь и здравствует драгоценнейшее рода человеческого украшение, Симмах, тесть твой и—что без промедления ты купил бы ценою жизни—муж, мудростью и добродетелями исполненный, и, не заботясь о своих обидах, горюет над твоими. 6. Жива жена, скромная нравом, целомудрием и стыдливостью превосходная и — чтобы все ее достоинства заключить в кратких словах — похожая на отца; жива, повторяю, и для тебя одного, жизнь сию возненавидев, хранит в себе дыханье, и я должна признать, единственное, чем умаляется твое счастье, — то, что от тоски по тебе она чахнет в слезах и печали. 7. Что говорить о детях-консулах, в которых, насколько доступно отрокам в эти лета, уже блещет образ отцовского и дедовского духа?