Утоли мои печали

И так же быстро остыл в своем возмущении, как и завелся, не очень-то и поняв, чего, собственно, он на нее тут мысленно выступает. Уж кто-кто, а Марьяна-то в этой истории точно ни при чем, так, сторонний наблюдатель. Не более.

– Глаша рекомендовала напроситься к тебе на экскурсию, – подойдя к ней сзади, сказал Вершинин.

Девушка резко развернулась, видимо, застигнутая врасплох его появлением, явно вся погруженная в свои мысли.

– А? – растерянно переспросила она.

– Я говорю, бабуля рекомендовала посетить твой дом, упоминая какую-то мануфактуру, – повторил он.

– Ах, да, – улыбнулась девушка. – Она так называет мою работу. – И задумчиво прищурилась, что-то продолжая обдумывать. – Давай чуть позже. Мне сейчас надо с ней поговорить.

– Она отдыхает, – напомнил Вершинин.

– Да, я знаю, – кивнула она. – Но это важно.

Собственно, она не спрашивала у него разрешения на общение с бабушкой, а поставила в известность. И, обойдя по дуге не сдвинувшегося с места Григория, пошла в сторону спальной комнаты Глафиры Сергеевны. А он остался, чувствуя себя несколько растерянно в «непонятках», как нынче говорит молодежь – так состоится посещение соседского дома и когда это «позже»? И вообще, она снова произнесла нечто неопределенное и исчезла, как утром на чердаке.

Похоже, что оставлять его в недоумении и исчезать уже входит у нее в привычку!

Он хмыкнул, покачал головой и решил, что пора осмотреть дом и… и окончательно справиться со своими демонами, зайдя, наконец, в кабинет деда.

Вспомнить все и побыть там с ним. Наедине.

До ужина Григорий не видел ни бабушку, ни Марьяну, поспешившую уйти сразу после недолгого разговора с Глафирой Сергеевной. Ходил по дому, сделал поразившие его открытия – например, то, что практически в каждой комнате висели на стенах в дорогих рамках фотографии, которые он пересылал бабуле на компьютер в течение всех этих лет. В основном панорамные, но кое-где и с его присутствием на каком-нибудь потрясающем фоне природы.

Удивиться-то удивился, но честно – было приятно, даже что-то сжалось тихонько в груди, так он расчувствовался вниманию бабули к его увлечению. Хоть Вершинин и не был профессионалом, но как каждый нормальный мужчина стремился во всем, за что брался, быть первым, ну пусть не первым, но достойным, может, не всегда и осознанно, на уровне инстинктов. А сейчас смотрел развешанные в комнатах фото, некоторые так совсем давние, еще с Камчатки, с первых его проб снимать профессиональной аппаратурой, и честно признавался самому себе, что ему нравятся его работы.

Да, здорово сделано-то!

А еще он увидел на стенах несколько новых полотен в рамах. Сначала ему показалось, что картины, еще удивился: на какие деньги бабуля могла их приобрести, а присмотревшись, удивился еще больше – это оказались тканевые картины и гобелены. Удивительные работы – очень тонкие, до мельчайших деталей, до еле уловимых полутонов красок.

Поразился – честно, никогда бы не подумал, что можно сделать столь филигранную тканую работу. И красота, между прочим, настоящее искусство, ведь передана и атмосфера, и некое особое состояние, и энергия, присущие только настоящим произведениям искусства.

А потом состоялся ужин, на котором отсутствовала девушка Марьяна, а Глафира Сергеевна была задумчива и растерянна, напряженно думая о чем-то своем. Зато вместо Марьяны, которую отчего-то Григорий ждал, пришел сосед Роман Борисович.

Интереснейший человек – профессор, доктор филологических наук, бросивший несколько лет назад науку, преподавание и работу и перебравшийся из Москвы в поселок на постоянное жительство.

– Вы спросите меня, молодой человек, как такое возможно, – обращался он во время ужина к Григорию, – бросить науку, преподавание и все, чему посвятил всю жизнь. А я скажу вам: еще как можно! Те же мои философы и надоумили. Кстати, многие из которых так и поступали: забирались на старости в какую-нибудь глушь непролазную и между делом и со скуки смертной писали свои лучшие труды, выверяя каждую мысль месяцами. Годами писали от той же скуки. А мне что, сиди теперь да читай их в удовольствие и для развития мозговой деятельности.

Гриша слушал и не слушал одновременно, и в полемику не вступал, во-первых, потому что философия не его конек – тут бы со своими проблемами разобраться, куда уж там про человечество и его предназначение размышлять, а во-вторых, потому что ему в этот момент было удивительно хорошо – он снова находился в любимом доме и чувствовал, как ему тут тепло и уютно, словно дом снова принял его в свое лоно, приголубил, убаюкал и пригрел под своим крылом.

После ужина Глафира Сергеевна несколько оживилась, отложив, видимо, на время тяжелые мысли или что-то таки решив, и предложила гостю и Жене поиграть в карты, и в это время у нее зазвонил телефон. Она ответила, послушала и передала трубку Григорию:

– Это тебя.

– Меня? – немного удивился тот, принимая у нее трубку. – Да?

– Это Марьяна, – представилась девушка. – Я не знаю твоего номера, вот и звоню Глафире Сергеевне. Если не передумал насчет экскурсии, то милости прошу.

– С удовольствием, – улыбнулся он.