Утоли мои печали

Прическа и легкий макияж, что сделала ей Марьяна, шли к фасону платья Глафиры Сергеевны, выполненному в стиле моды позапрошлого века, и она держала прямую спинку, пока величественно шествовала к своему креслу, и была похожа на дворянку позапрошлого века, дающую торжественный прием.

Красавица! Какие там девяносто лет! Вы что!

Посыпались поздравления, подарки-цветы, поцелуйчики. Алевтина, в числе прочих своих презентов, преподнесла маме огромную коробку конфет с намеком на прошлый укор Глафиры Сергеевны, что, мол, родственники даже конфет ей не привозили. Все рассмеялись такому нарочитому намеку, в том числе первой сама юбилярша, расцеловавшая дочь в обе щеки.

Марьяна также преподнесла подарок в большой картонной коробке, в упаковочной красивой бумаге и с бантом. Глафира Сергеевна поблагодарила, расцеловалась с ней и собралась отложить подарок в сторону ко всем остальным, но какая-то «вожжа» попала ее дочери Алевтине куда не следует, и постоянно вызывавшая в ней ревность и недовольство своим присутствием Марьяна подверглась некоторой атаке.

– Мама, давай посмотрим, что тебе соседка подарила. Интересно же!

– После, – пыталась мягко остановить дочь юбилярша.

– Нет, сейчас, – упертым тоном, которым с детства всегда добивалась желаемого, потребовала та.

– Ну, открывай, – усмехнулась Глафира Сергеевна, слишком хорошо зная свою дочь и просчитав все ее мотивы, как тайные, так и явные.

И та торопливо принялась снимать упаковку, едко прокомментировав:

– Коробка, как у большой куклы. Вы нашей маме кукол дарите, подозреваете, что уже пора? – спросила она у Марьяны, сняла крышку с коробки и вытащила из нее невероятный дивный плед.

И не просто замолчала, а онемела от неожиданности – уж такой роскоши Алевтина Петровна никак не ожидала увидеть. Шерстяной плед с великолепным тонким рисунком, изображающим осенний лес багряно-красных и оранжево-коричневых тонов и оттенков, небольшое озеро и яркие селезни с серыми уточками. Обалденная вещь. Роскошная!

– Где вы взяли такую красоту? – спросила Марьяну Марина вместо замолчавшей от потрясения матери.

– Почему вы дарите Глафире Сергеевне столь дорогие подарки? – строгим тоном надзирательницы спросила девушку Валентина, придирчиво рассматривавшая и даже трогавшая великолепный плед.

– Я дарю то, что считаю нужным, и то, что нравится мне самой, – ровно и вежливо ответила Марьяна.

– А ну-ка хватит! – остановила не успевшую начаться атаку на Марьяну Глафира Сергеевна и сказала дочери: – Так, положи мой плед обратно в коробку и не завидуй. Тебе такой точно не светит.

В это время Григорий начал фотографировать собравшихся на свой профессиональный фотоаппарат, раздавая указания, куда встать и как позировать. Причем никто спорить с Григорием как-то не сунулся и права качать не попытался – руководил он таким начальственным тоном, что отпадало любое желание возражать – сказано: встали вот так и улыбаемся – все и встали, сказано сели – сели.

Дальше – больше.

Он выбрал подходящий фон – стену веранды, и заставил всех по очереди сниматься там с бабулей, как на студийное фото. Валентину с Виталей, Алевтину всем ее семейством, своих родителей, Костика с Ольгой, даже Женуарию. А потом передал камеру отцу, показал, как снимать, и сфотографировался вдвоем с бабулей и сам, а после сделал несколько снимков Марьяны с юбиляршей.

Все. Фотосессия закончилась, родня потянулась в гостиную и начала усаживаться за стол.

Хотелось бы сказать: по семейному чину и старшинству, но из чина на своем главенствующем месте оказалась только Глафира Сергеевна, остальные же родственники расселись так же, как и третьего дня, расколовшись на два лагеря, невзирая на перебежчика Константина.

Но торжественный обед проходил на удивление в благодушной и вполне праздничной атмосфере. Никто выступать и выяснять отношения со «злодейским убийцей» не спешил, да и явного противостояния не выказывал. Наоборот, Григорий старался ни к кому из обвиняющей стороны не обращаться конкретно, чтобы не провоцировать конфликт, и кроме него и Марьяны, сегодня отчего-то сильно задумчивой и немного напряженной, все живо переговаривались, обмениваясь репликами и замечаниями.

Звучали тосты, один цветастей другого, с признаниями в любви и почти верности, с восхищением заслугами Глафиры Сергеевны и того, что она сделала для каждого из присутствующих – все по правилам проведения таких мероприятий.

Марьяна также произнесла тост, но скромненько, без особой цветистости, в конце которого попросила от всей души:

– Живите, пожалуйста, подольше, Глафира Сергеевна. Очень вас прошу.

– Я постараюсь, детка, – улыбнулась ей именинница и, подняв бокал, чокнулась с ее бокалом.

И банкет покатил дальше.