Утраченный дневник Гете

Копылова сидела перед компьютером, вводила какие-то данные с лежащего рядом документа. В ответ на «здравствуйте» Полуэктова приняла подчеркнуто надменный вид, кивнула высокомерно. Полуэктов уселся без приглашения — знает он уже эту дамочку, на телеге не объедешь, как бабушка говаривала.

Сегодня она была в чем-то светлом, воздушном. Волосы покрашены в три цвета. Красивая, с неохотой признал майор. Говорить с ней было трудно. Виктория Сергеевна только поднимала брови. Да, она стригла того молодого человека три дня назад. Парикмахер опаздывал, и она постригла сама. Бейсболка? Какая еще бейсболка? Стригла без бейсболки (она презрительно усмехнулась), а что было раньше, не знает. Левонин? А при чем тут Левонин? Да, у них есть общие дела, полиции это не касается.

Здесь Полуэктов скрипнул зубами и объяснил еще раз, что речь идет об убийстве. Пригрозил вызвать на допрос в полицию.

«А и надо было сразу, чтобы не кобенилась», — подумал он про себя.

Тут Копылова уже не только брови, но и голову задрала, однако пояснила:

— Мы с Андреем Георгиевичем договариваемся открыть «уголок визажиста» в его фотосалоне: перед тем как сняться на фото, человек сможет привести лицо в порядок. Об этом и говорили.

Ушел Полуэктов, мало что уточнив. Но версия осталась без изменений: Левонин мог взять бейсболку и подкинуть к трупу Данилкиной. А убил он и учительницу, и Данилкну в преступном сговоре с Копыловой. Мотив очевиден. Дамочка спит и видит, чтобы салон свой расширить. Левонин свой интерес тоже имеет: дамочка-то красивая… Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Да… Хороша парочка — баран да ярочка. Надо Левонина вызывать для допроса.

Глава восемнадцатая

Папка и тетрадь

И Потапов в этот день старался понять, что же произошло. Укладывать плитку в квартире Шварц он не пошел, а на основной работе, в «Стройматериалах», у него был отпуск. Однако встал рано. Ему нужно было додумать, понять непонятое вчера. Вчерашний день дал сильный толчок его воображению. Вернувшись домой после посещения квартиры Аргуновской, он полез в шифоньер и там, под стопкой старых маек, нащупал довольно большой, завернутый в несколько слоев полиэтилена пакет. Он развернул плотный, использующийся для изготовления теплиц пластик, осторожно переложил общую тетрадь в картонной, утратившей цвет обложке и достал из слежавшегося полиэтилена также весьма старую, но хорошо сохранившуюся папку с надписью «Дѣло коллежского асессора Батурина А.Н.».

Загадочную историю Александра Батурина он помнил не одно десятилетие. И вот, кажется, появился шанс ее распутать. Неужели такое бывает?

Этот пакет, хранящийся ныне в шкафу, в прочном «тепличном» полиэтилене, девятилетний Порфиша Потапов получил в 1957-м, незадолго до смерти отца, из его рук. Отец Порфирия сгорел от туберкулеза меньше чем за полгода. Он был пьяницей, алкоголиком. Работал подсобным рабочим в разных местах — куда возьмут. С детства мальчик знал, однако, что отец в своем пьянстве не виноват. Во-первых, на Рачевке, где прошло его детство, пили почти все мужчины. Во-вторых, мать, учительница младших классов, объясняла маленькому Порфише, что это «последствия войны». Мать жалела отца. Да и он, выпив, вел себя беззлобно: или спать ложился, или вырезал ножницами из бумаги фигурки. Вырезал он одной левой рукой, но фигурки выходили все равно хорошо: смешные, веселые, иногда похожие на Порфишу или маму, только кривые — рука дрожала. А правую руку отец потерял за пять лет до рождения сына, в 43-м.

Потапов понимал с детства, что семья его не совсем обычная. И мать, и отец иногда делали намеки, прижимая палец к губам: «Ш-ш-ш-ш, об этом никому не говори». Обычно это «ш-ш-ш» возникало при упоминании о деде. Дед Порфирия по отцу, в честь которого мальчика и назвали этим странным, досадным, очень огорчавшим его в детские годы именем, был, как говорила мать, «непростой».