«Уцелевший» и другие повести

Новый год Саша еще по инерции отмечала в их старой компании, дома у Кости «Кота» Харченко. Серафим, неслучайно взявшийся ее встретить и проводить, всю дорогу разными способами пытался выпытать у нее, что же конкретно в нем ее так безвозвратно разочаровало, но Саша, видимо, считала нетактичным говорить человеку в глаза о его недостатках, и потому мягко, но настойчиво уклонялась от этой темы.

После того как пробило полночь и отзвенели бокалы с шампанским, ребята стали разворачивать свои подарки. Саша не смогла сделать убедительный вид, что ей понравилась пижама, которую ей по ее просьбе подарил Серафим (была у нее такая особенность – она спала в пижамах и вообще их очень любила), а он не сумел достоверно изобразить радость, увидев, что Саша подарила ему большую прозрачную кружку (Серафим пил очень много чая и, в свою очередь, с трепетом относился к всевозможным предметам чайной церемонии), которая так осталась пылиться у него в шкафу. Во время общего празднества Саша попросила Серафима сыграть «Белую гвардию», но он отказался. Саша вскоре пошла спать, и у Серафима поэтому испортилось настроение. У него все время вертелась в голове глупая фраза «Как новый год встретишь, так его и проведешь».

Наутро Саша собралась уходить раньше всех. Она, уже одетая, вошла в комнату, где вповалку спали ребята, чтобы с ними попрощаться. Серафиму спросонья показалось, что она сказала что-то обидное, и он, лежа на животе, задрал трусы и показал ей жопу. Саша от неожиданности издала какой-то нехарактерный для нее звук и, замолкнув на полуслове, развернулась и вышла. Серафим звонил ей вечером и извинялся, только это уже ничего не меняло.

Последний раз Серафим и Саша встретились незадолго до того, как она все же поступила на факультет журналистики МГУ и уехала в Москву. Саше понадобился ее Хармс, которого Серафим уже давно взял у нее почитать. Серафим обстоятельно готовился к этой встрече. Немаловажным тут было еще и то, что, как стало известно Серафиму от их общих друзей, у Саши как-то сами собой активизировались встречи с Пашей Трушиным.

Долгожданная встреча, по его мнению, прошла просто замечательно: им обоим было весело и было о чем поговорить. У Серафима затаилась надежда на возобновление отношений, и через три дня он позвонил Саше и пригласил ее на свой день рождения. Ответ Саши был неожиданным.

– Фим, после того как мы с тобой расстались, ты до сих пор не перестаешь видеть во мне врага. Я так не могу. И я не приду к тебе на день рождения.

Этой же ночью, под влиянием перечитанного Даниила Хармса, он написал свое последнее, совершенно для него не свойственное стихотворение. С тех пор они у него как-то сами собой перестали рождаться. И было это стихотворение таким:

Кошки, плошки,

Киски, миски,

Плоски, пошлы

Ваши шутки,

Ребусы, шарады.

Кошки, киски,

Миски, плошки,

Ваши шутки

Пошлы, плоски.

Ребусы, шарады…

Кошки – плоски,

Киски – в мисках.

Ваши шутки

Были близки

К ребусам, шарадам.

Эпилог

Будь один, если хочешь быть молодым…

«Сентябрь»

В 5:12 свежего утра 20 августа Серафим Ягудин закуривает перед разъехавшимися на предпоследней станции дверями плацкартного поезда «… – Москва» и чуть остерегается выйти. Вследствие разъехавшихся дверей в тамбур налилась и заполнила утренняя заторможенная розово-желтая свежесть. Появившаяся на сцене станция является уже не Россией, но уже почти Москвой; воздух здесь, как в фантастических романах – вроде бы, другая планета, а для дыхания пригоден; настоянный на Великом Камне ветер постоянно дует справа.

Дальнейшее промедление может вызвать вполне оправданное подозрение, и Ягудин, запустив окурок кувыркаться, подхватывает с тамбурного пола свои вещи и, опасаясь, медленно спускается по крутому короткому трапу на землю. Основательно утвердясь на асфальте, он закидывает сумку через плечо и зашагал к зданию местного вокзала, чтобы узнать, сколько часов и минут ему ждать ближайший поезд обратно до N подхватывает с тамбурного пола свои вещи и, пкаться, тоянный на Великом Камне ветер постоянно дует справа.иъамого начала своей оноо.

По пути, лавируя между недомосквичами, большая часть которых идет ему навстречу, Серафим закуривает вторую и начинает постепенно пропадать из поля нашего зрения. Вдруг он оборачивается и быстро смотрит на нас, и, хотя расстояние уже порядочное… О, извечное чувство вины русской интеллигенции перед всеми и за всё! – его лицо, кажется, приобрело страдальческое выражение. Но вот он снова отворачивается и вскоре окончательно исчезает из поля нашего зрения.

Или нет, показалось…

P.S.

У Елизаветы два друга:

Конь и тот, кто во сне.

За шторами вечный покой, шелест дождя,

А здесь, как всегда, воскресенье,

И свечи, и праздник,

И лето, и смех,

И то, что нельзя…

«Елизавета»

«Октябрь стучит по стеклам, и стынет чай, и мурлычет БГ, и синий плед свернулся калачиком в ногах, и я сижу посреди октября…

Я тоже, возьми меня с собой, и я тоже…