В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

создание, которое заполнило душу Жуковского святынею смиренной любви. Он

пишет Батюшкову:

И что, мой друг, сравнится

С невинною красой?

При ней цветем душой! <...>

В этих словах, в которых не знающие обстоятельств видели одну

неопределенную мечту, одну сентиментальную романтику, таится прекрасная

действительность, истинный образ того лица, которому поэт в то время посвятил

следующую песню, найденную в портфеле Марьи Андреевны13 после ее смерти:

К НЕЙ

Имя где для тебя?

Не сильно смертных искусство

Выразить прелесть твою!

Лиры нет для тебя!

Что песни? Отзыв неверный

Поздней молвы об тебе!

Если б сердце могло быть

Им слышно, каждое чувство

Было бы гимном тебе!

Прелесть жизни твоей,

Сей образ чистый, священный,

В сердце, как тайну, ношу.

Я могу лишь любить,

Сказать же, как ты любима,

Может лишь вечность одна!

Настал роковой 1812 год. Везде в России чувствовали приближение

предстоявшей политической бури. Общие несчастия скорее сближают людей и

теснее соединяют друзей между собою. Так и Жуковский решился наконец

открыть свою любовь и свои намерения жениться на Марье Андреевне: он

решился переговорить с матерью и просить руки Маши, решился выполнить, что

считал необходимым для счастия человека и писателя, -- связать себя тесными

семейными узами; заветные мечты поэта близились, таким образом, к

осуществлению. Но Екатерина Афанасьевна не только решительно отказала ему,

но и запретила говорить об этом с кем бы то ни было, а всего менее с дочерьми ее.

Она объявила, что по родству эта женитьба невозможна. Напрасно Василий

Андреевич доказывал ей, что законного препятствия не существует, что по

церковным книгам он ей не брат и даже не родственник. Но она, опираясь на

уставы церкви, не согласилась заведомо нарушить их. Жуковский покорился

приговору сведенной сестры -- и замолчал.

После этой сердечной катастрофы, расстроившей судьбу его, замолкают и

радостные его песни; с упованием на будущее, на "очарованное Там", он сочиняет

стихи, которые отмечает, неизвестно почему, годом позже в своих изданиях. Об

одной песне мы наверное знаем, что она была сочинена уже в 1812 году: это было

стихотворение "Пловец". В Россию уже вторглись несметные полки французов,

но в Орловской губернии, в доме Плещеева, соседи еще собирались праздновать

день рождения хозяина, 3-го августа. Были приготовлены концерт и

представление на театре. Все муратовские дамы, конечно, тоже были

приглашены. Жуковский пел вышеупомянутую песню, положенную на музыку

самим Плещеевым:

Вихрем бедствия гонимый,

Без кормила и весла,

В океан неисходимый

Буря челн мой занесла.

В тучах звездочка светилась;

Не скрывайся! -- я взывал.

Непреклонная сокрылась,

Якорь был -- и тот пропал.

Без надежды на спасение пловец унывает душой и начинает роптать. Но

мощный ангел-хранитель ведет его сквозь ревущие валы и грозящие скалы; вдруг

на берегу он видит трех ангелов Небес:

О, кто прелесть их опишет,

Кто -- их силу над душой?

Все окрест их небом дышит

И невинностью святой.

Поэт разумеет здесь, конечно, трех ангелов: Веру, Надежду и Любовь, и

продолжает:

Неиспытанная радость

Ими жить, для них дышать,

Их речей, их взоров сладость

В душу, в сердце принимать!

О, судьба, одно желанье:

Дай все блага им вкусить!

Пусть им радость -- мне страданье,

Но -- не дай их пережить!

С намерением или без намерения был выставлен этот странный переворот

в идеях -- не знаем; но он показался Екатерине Афанасьевне непозволительным

нарушением ее приказаний -- ни с кем не говорить о своей привязанности к ее

дочери; она была очень огорчена и принудила Жуковского на следующий день

оставить Муратово. Вероятно, еще вслед за обнародованием манифеста о

составлении военных сил (в июле 1812 года) он возымел намерение уехать в

Москву и вступить в военную службу; но, во всяком случае, была и частная

причина его внезапного отъезда из Муратова. После отъезда Жуковского

Екатерина Афанасьевна сама объявила племянницам, девицам Юшковым, о

любви его и о ее отказе. Они все горячо вооружились против матери, приняли

сторону Василия Андреевича и рассказали о всем Плещеевым, а те уже сообщили

все самой Марье Андреевне.

12-го августа 1812 года Жуковский поступил в московское ополчение в

чине поручика. Вместе с сформированным наскоро Мамоновским полком он 26-

го августа, в день Бородинской битвы, находился позади главной армии, в двух

верстах за гренадерскою дивизией.

<...> На этом переходе узнал Жуковского товарищ его со времен

Университетского пансиона, Андрей Сергеевич Кайсаров, директор полковой

типографии в главной квартире. Он через брата своего, полковника Паисия

Сергеевича Кайсарова, отрекомендовал Жуковского фельдмаршалу Кутузову для

лучшего употребления таланта поэта в канцелярии, нежели во фронтовой службе.

Итак, находясь постоянно при дежурстве главнокомандующего армиями,

Жуковский, как Тиртей, сопровождал русское войско и только сочинял

бюллетени о тех девяти сражениях, в которых он будто бы участвовал, по словам

какого-то биографа14. <...>

Кутузов воздерживался от напрасного кровопролития. Неприятель и так

терял каждодневно сотни людей, бросал орудия, снаряды, подводы, нагруженные