В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

знакомые взялись расположить в его пользу. Но она сдаться на представления не

могла и осталась при своих взглядах внешнего формализма, а ходатаи изменили

Жуковскому.

"С полною доверенностью, -- пишет он 16-го апреля 1814 года к Авдотье

Петровне, -- я сунулся было просить дружбы там, где было одно притворство, и

меня встретило предательство со всем своим отвратительным безобразием".

На дороге, ночуя у одной родственницы, он узнал, что Воейков посватался

за Александру Андреевну, что свадьба уже назначена на 2-е июля и что после

свадьбы все едут в Дерпт.

"Я поглядел на своего спутника, больную, одержимую подагрой надежду,

которая скрепя сердце тащится за мною на костылях и часто отстает. "Что

скажешь, товарищ?" -- "Что сказать -- нам не долго таскаться вместе по белому

свету. После второго июля, что бы ни было, мы расстаемся"". <...>

Оставаться долее в Муратове было нестерпимо. И когда Воейков 30-го

августа, в день своих именин, которые праздновались в Муратове, позволил себе

презрительно обращаться с Жуковским и не был унят Екатериной Афанасьевной,

то наш друг решился совсем покинуть свое местопребывание в соседстве с

Муратовой и поселиться в Долбине, у искреннейших друзей его и Марии

Андреевны -- у Анны и Авдотьи Петровны. Здесь он начал жить, как в

добровольном изгнании, со всеми пенатами своего потерянного рая, и сочинил

целый ряд прекраснейших баллад, посланий и других стихотворений, которые он

сам и его подруги назвали "Долбинскими стихотворениями"17. Тетрадь их,

напечатанная в "Русском архиве" за 1864 год, содержит в себе только, так сказать, домашние стишки, и то не все, для печати они назначены не были, но из них

видно, какой целительный бальзам для сердечной раны Жуковского сумели

составить долбинские жительницы и как нежная их дружба сохранила для

русской словесности нашего лучшего лирического поэта, и притом поэта,

исполненного благороднейшим патриотизмом, в высшем смысле этого слова.

Итак, простясь с надеждою, которую Жуковский, однако, не переставал

лелеять в сердце, он мало-помалу начал приноравливаться к обстоятельствам и к

окружающим его людям. Шуточная и серьезная переписка в стихах, равно как

возвышенные творения и переводы долбинские, содержат в себе богатый

материал для биографа, а в изложенных нами событиях заключается их лучший

комментарий. <...>

Выбор стихов для перевода в точности соответствует настроению духа

Жуковского. Таковы, например, "Путешественник" Шиллера и "Алина и Альсим"

Монкрифа.

Свадьбу Александры Андреевны, назначенную в июле месяце, пришлось

отложить, потому что на приготовление приданого недоставало самого

существенного -- денег. И вот Жуковский продал свою деревню возле Муратова

одному соседу и все деньги, 11 000 рублей ассигнациями, отдал в приданое своей

племяннице и еще с восторгом благодарил Екатерину Афанасьевну за принятие

этого подарка. <...>

К 25-му декабря 1814 года было назначено праздновать воспоминание

избавления церкви и державы Российской от нашествия галлов и с ними

двадесяти языков. Жуковский начал писать для этого праздника и кончил в

Дерпте стихи "Певец в Кремле". В них представлен певец русских воинов,

возвратившийся на родину и поющий песнь освобождения в Кремле, среди

граждан московских, ввиду жертвы, принесенной за отечество, и в тот самый

день, когда торжествующая Россия преклоняет с благодарностью колени пред

Промыслом, спасшим через нее все народы Европы и все блага свободы и

просвещения.

Как ни благозвучны стихи "Певца в Кремле" и как ни разнообразны

соответствующие обстоятельствам мысли и картины, но, читая эти стихи,

чувствуешь в них что-то искусственное и некоторый недостаток сердечной

искренности. Песнь певца в Кремле течет медленно, как широкий поток лавы,

который светится пурпурным блеском лишь впотьмах. И немудрено! Жуковский

начал свою кремлевскую песнь в Волхове:

"Но здесь не Долбино, -- пишет он к Авдотье Петровне, -- не низкий

уголок, где есть бюро и над бюром милый ангел, не сижу и в долбинском доме

подле ваших детей, возле моей шифоньеры, где лежат Машины волосы, глядя на

четверолиственник, вырезанный на вашей печати".

Он написал всю песнь отрывками то в Черни, то в Москве и кончил ее в

Дерпте в 1816 году, а напечатал отдельным изданием уже в С.-Петербурге в том

же году. Последняя строфа, которая должна была бы греметь как раскат грома,

похожа на лирическую мечту, напоминающую тоску по милой. <...>

Так он уехал и останавливался в Москве у Карамзина. Через несколько

времени Протасовы на пути в Дерпт приехали тоже в Москву -- проститься с

родными. Насилу, с помощью друзей, Жуковский мог получить позволение

провожать их в Дерпт, дабы помочь им устроиться на новом их местопребывании.

Вероятно, отъезд его из Дерпта в Петербург несколько замедлился, может быть, в

той надежде, что ему можно было бы остаться в Дерпте. Но Екатерина

Афанасьевна настояла на своем и требовала, чтобы Жуковский поскорее уехал.

Мы не можем кончить первый отдел нашего очерка, не включив в него

выдержки из замечательного письма Жуковского к Марии Андреевне, оно есть