В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

кладью. Эти, хотя и легко добываемые, трофеи возвышали дух армии и народа.

Всякому становилось ясным, что неприятель должен был совершенно погибнуть

от изнурения и терпимых недостатков. Наша армия, напротив, сохраняемая

мудрыми распоряжениями полководца, бодрствовала. В лагере под Тарутином

было изобилие всех припасов и маркитантов. Всеобщее убеждение, что скоро

настанет конец бедствиям отечества, укрепляло дух низших и высших чинов.

Таково было нравственное следствие отступления Кутузова, поэтическим

памятником которого была "Песнь во стане русских воинов". Она и в этом

значении важна для потомства. Мы слышим в ней не только мысли и вдохновение

поэта, но и отголосок ожиданий, понятий и надежд русской армии и народного

ополчения. Поэт выразил их вдохновенными словами. Смотря с этой точки зрения

на "Песнь во стане русских воинов", мы понимаем энтузиазм, с которым она была

принята всеми сословиями русского народа, от простого ополчанина до царского

семейства. Императрица Мария Федоровна, прочитав это стихотворение,

поднесенное ей И. И. Дмитриевым, приказала просить автора, чтоб он доставил ей

экземпляр стихов, собственною рукой его переписанный, и приглашала его в

Петербург. <...>

Жуковскому не суждено было сопровождать победоносную нашу армию

до границ отечества; после сражения под Красным едва кончил он свое послание

"Вождю победителей", как заболел (в ноябре) горячкой, которую перенес

благодаря одной силе своей натуры. Уже в декабре он отправился из Красного на

родину для окончательного поправления и прибыл туда 6-го января 1813 года15.

Здесь, кроме любви подруг его детства, многое уже изменилось. Друга

своего В. И. Киреевского поэт уже не застал в живых, а вдова его, Авдотья

Петровна, вполне предалась отчаянию. Жуковский, сам глубоко огорченный не

только потерею друга, но и душевными страданиями вдовы, устно и письменно

старался успокоить ее и возвратить к деятельности. Марья Андреевна Протасова

видимо слабела от неопределенной грудной болезни. Так как сестры или

Плещеевы открыли ей любовь и намерение Жуковского, отвергнутые матерью, а

он все не объяснялся с нею, то взаимные отношения между ними сделались

какими-то неловкими. Он хотел заниматься, как в прежние времена, "но без

душевного спокойствия нельзя трудиться", писал он к Авдотье Петровне. Словом,

он не видел исхода из горестного своего положения. Быть может, никто о том не

догадывался; но в дневнике своем, когда он в тишине ночи давал простор своим

мечтам, мы видим его душевную скорбь и сочувствуем ей. <...>

Но все-таки весь 1813 год прошел в смене порывов надежды и отчаяния.

Тут он через Анну Ивановну Плещееву в первый раз объяснился с Марьей

Андреевной. Мать, узнав об их объяснении, сильно разгневалась, и в семействе

последовали горькие сцены.

В конце 1813 года новое лицо явилось в кругу обитателей Муратова и

Черни. Это был Александр Федорович Воейков. Жуковский знал его как

сочинителя остроумных критик и сатирических стихов, которые печатались в

разных журналах, в том числе и в "Вестнике Европы". Воейков имел некоторую

литературную известность, и публика благосклонно принимала его колкие

сочинения. Приехав в Муратово и поселившись на короткое время у Жуковского,

он отрекомендовался также в семействах Протасовой, Плещеевых и др. Благодаря

своей любезности, ловкости и остроумию, он, хотя не имел никакой наружной

привлекательности, вскоре освоился в скромном кружке, нам уже знакомом. Он

умел выставить себя на первый план, занимательно рассказывая о своих

путешествиях на Кавказе и в других местностях России, так что Жуковский,

изображая эти рассказы еще более светлыми красками, составил длинное свое

"Послание к Воейкову", в котором наш поэт говорит:

Ты был под знаменами славы. <...>

Добродушный Жуковский, который умел замечать только хорошие

свойства в характере своих знакомых, не мог, однако же, в самом начале своего

послания не проронить следующих слов, как бы невольно руководимый

нравственным чутьем:

Добро пожаловать, певец,

Товарищ-друг, хотя и льстец,

В смиренную обитель брата. <...>

От Воейкова не могли ускользнуть отношения Жуковского к Марье

Андреевне, и он, будто принимая дружеское участие в них, написал тайком в его

дневнике несколько стихов, касающихся этих отношений. Жуковский, вместо

того чтобы дать строгий выговор лазутчику чужих книг, написал:

Да кто, скажи мне, научил

Тебя предречь осьмью стихами

В сей книге с белыми листами

Весь сокровенный жребий мой?

Он даже обещал подарить ему этот дневник, когда тетрадь будет

написана. Но это обещание осталось неисполненным, ибо спустя несколько

месяцев, когда Воейков попросил руки Александры Андреевны Протасовой и

вопреки всем предостережениям стал всемогущим у Екатерины Афанасьевны, то

он с надменностию начал преследовать своего гостеприимного хозяина16.

Жуковский удалился на время в Чернь к друзьям своим, Плещеевым. Ободренный

советами Лопухина и письменными отзывами знатных духовных лиц из С.-

Петербурга и Москвы, он поехал в апреле с Плещеевым в Муратово, чтобы

попытать еще раз счастья у Екатерины Афанасьевны, которую некоторые