В Беловежской пуще

Тот подошел к толпе мужчин и показал сначала на Константина Борковского, потом по очереди выдал нескольких советских бойцов, скрывавшихся в Хомонтовцах. Предатель несколько раз прошелся вдоль шеренги выстроенных на площади мужчин и указывал пальцем на тех, кто по его словам, состоял в подполье.

Арестованных погнали в сторону Бобровников, остальных распустили по домам. Борковского и Гжегожа задержали, и Плауман начал допрашивать Борковского о деятельности подполья, о помощи партизанам, о диверсии на шоссе и железной дороге. Но тот молчал.

— Ну а ты что скажешь? — кивнул Плауман Козаку.

— Это коммунист. Сам мне об этом говорил. Уговаривал меня вступить в их организацию, — подтвердил Козак.

— Ты слышал?! — обратился Плауман к Борковскому. Тот продолжал молчать.

— Я видел, как по ночам он уходил куда-то из дома, как к нему приходили партизаны. Он знает Сибиряка и где он скрывается, — добавил провокатор.

— Ты слышал? — вновь обратился к Борковскому Плауман.

— Слышал...

— Ну и что?

— Одно только верно...

— Что? — поспешно переспросил Плауман.

— То, что я коммунист. Больше я вам ничего не скажу.

— Пристрелю! — прошипел гестаповец.

— Знаю. Только всех не перестреляешь!

Плауман ударил его кулаком по лицу и кивнул жандармам. Те окружили Борковского и Гжегожа и повели за деревню. Невдалеке на песчаном холме росла дикая груша. Их поставили под ней. Борковский взглянул поверх голов жандармов. Вдали увидел Свислочь, а слева — родную деревню. Смотрел, не отрывая глаз, прощаясь с ними навсегда...

Плауман кивнул жандармам. Раздался залп. Тела Борковского и Гжегожа немцы запретили хоронить...

Щит, закрывавший вход в землянку, был сдвинут в сторону. Из оврага тянуло мартовским холодком. Ночь была морозной и звездной. Вокруг стояла тишина, и только изредка со стороны Бобровников, где проходило шоссе, долетал приглушенный гул автомашин. Вырва находился в землянке один. Каждую минуту он высовывал наружу голову и прислушивался.

Было уже далеко за полночь, когда он услышал скрип снега под ногами и увидел силуэт поднимавшегося по склону человека.

— Это ты, Антон? — тихо спросил Вырва.

— Я, — ответил тот и влез в землянку.

Вырва зажег коптилку и взглянул на Антона. Тот, шатаясь от усталости, повалился на нары.

— Ты что-нибудь ел? — спросил его Вырва.

— Нет...

Вырва протянул ему ломоть хлеба и кусок сала.

— Ну что, виделся с ними?

— Виделся. Придут завтра утром. Сейчас они в Пилатовщизне. У них кого-то ранило. Должны спрятать его у надежных людей.

— Из окружения вышли без потерь?

— Да, без потерь. Михал сказал, что пожалели деревню, а то бы многие жандармы не вернулись в Холынку.

Антон кончил есть, вытер руки и потянулся за кисетом с махоркой.

— Ну а что в Хомонтовцах?.. — спросил минуту спустя Вырва, чувствуя, что Антон избегает этой темы.

— Дела плохи. Всю подпольную организацию накрыли. Гжегожа и Борковского опознал Козак. Обоих расстреляли... За деревней, на холме под грушей.

— Расстреляли?..

— Да... расстреляли. Ну а в деревне... сам понимаешь...

— Устал?

— Немножко.

— Пока темно, сходи к Писевичу и принеси рацию и пишущую машинку. Сможешь?

— Конечно.

— Кстати, попрощайся с ним за меня.

— Попрощаться?.. — Антон внимательно взглянул на Вырву. — Ничего не понимаю...

— Потом узнаешь. Ну иди! Я должен их дождаться...

Спустя минуту шаги Антона стихли, и Вырва вновь остался в землянке один. Он чувствовал себя здесь, как в клетке. В голову лезли разные мысли, и, хотя решение им было уже принято, он раздумывал, не провести ли сегодня еще какую-нибудь дерзкую операцию. Например, организовать налет на жандармский пост в Холынке... или взорвать мост в Бобровниках... или напасть на колонну автомашин на шоссе. Он не мог себе простить, что немцам удалось разгромить подпольную организацию в Хомонтовцах.

Вдруг послышались чьи-то шаги. Шло несколько человек. Вырва на всякий случай схватил ручной пулемет. Снизу, со стороны оврага, донесся условный свист. Вырва в ответ тоже свистнул. Это был лейтенант Михал со своей группой. Землянка наполнилась шумом голосов, бряцанием оружия, дымом махорки.

Через час вернулся Антон и поставил на землю тяжелый мешок.

— Ну, что слышно в деревне? — спросил Вырва.

— Во многих домах стоит плач.

— Как раненый? — обратился Вырва к Михалу.

— Будет жить. Правда, у него три огнестрельные раны, но ничего, молодой, выкарабкается.

— Хорошо. Я собрал вас, чтобы попрощаться с вами...

— Как это — попрощаться? — перебил его Михал.

— Попрощаться и обсудить сложившуюся ситуацию.

— Ты что, не пойдешь с нами?

— Нет. Сначала собирался, но, подумав, решил, что ты справишься и без меня. Сколько у тебя бойцов в отряде?

— Двадцать шесть, но в любое время их может стать больше. Скажи нам, наконец, что ты надумал?

— Отправлюсь в Белосток, — спокойно ответил Вырва.

— Ты что, с ума сошел?!