В буче

частями особого назначения входил в Меловой, а потом разгонял окружение у Батраков.

С самой революции он на партийной работе и с самой революции не выпускал из рук

оружия: и деникинцев бил, и мамонтовцев, и кулачье. Так уж сложилась история, что

сначала пришлось защищать социализм, а потом его строить. В Меловом, на том месте, где стоял уком, теперь высится деревянная пирамида с красной звездой ‐ могила Петра

Клинова. Не кресты и не мраморные плиты ставила революция над могилами своих

бойцов. Пирамиды со звездой разбросаны по всей стране, и мир опустился над ними...

Заработала электростанция, по вечерам стали давать свет. Густой, словно

перемешанный с тенью, этот свет наводил на комнату маслянистый колер.

Парок от чайника и кружек разносил пресный запах желудевого кофе. Все сидели

вокруг стола, только Елена Ивановна на кровати позвякивала спицами, надвязывая

продравшиеся у «девчат» чулки. Лида, прихлебывая кофе, косила глаза в книжку.

Иван не мог надивиться на душевную близость свекровки и невестки. После того, как обе вместе хлебнули «большевистского горя», все изменилось ‐ будто бежали из

Мелового не очень близкие друг другу, просто знакомые женщины, а вернулись из

Батраков мать и дочка.

Хорошо было сознавать, что не только в округе, но и во всей стране, от польских

границ до Байкала, нету ни выстрелов, ни смертей. Такое блаженное чувство мирной

прочности жизни, наверное, будет самым обычным у людей при социализме.

‐ А ведь выкарабкались, черт задери ‐ с тихим восторгом сказал Иван, пристукнув

кулаком по столу. ‐ Без мировой революции справились.

‐ Да‐а, ‐ подтвердил Сергей, кашлянув и махнув у губ ладонью. ‐ Справились. Но если

б не ждали мировой революции, то духу не хватило бы справиться. Помнишь ‐ аж темно

кругом становилось? Но глядишь: в Австрии ‐ рабочий контроль, в Венгрии ‐ Советы, в

Германии ‐ революция, И у нас будто силенок прибавляется.

‐ А теперь‐то замирение вышло? Иль все деретесь? ‐ вопросила из угла Елена

Ивановна.

‐ А тебе чего? Ты, будто, не дралась?

‐ Бегать надоело, вот чего. ‐ И быстрей зазвякали спицы, словно лилипутки

сражались там на крохотных сабельках.

‐ Бегать кончили. Все! А замирения нету. Мировая буржуазия очухается и опять

полезет. Да и мы ‐ при ведем себя в порядок да подождем, пока тамошние пролетарии

поумнеют.

‐ Ну‐ну, чего им умнеть? ‐ обиделся Сергей за всех пролетариев.

Иван отодвинул табуретку, зашагал по комнате.

‐ Есть чего умнеть,‐ сердито сказал он. ‐ Помнишь, кого немцы на конгресс

Коминтерна прислали? Не помнишь? Криспина прислали... А он заявил: дескать, революцию можно делать, если она не слишком ухудшит положение рабочих. Немецкие, мол, рабочие лучше русских живут, и революция им не так уж нужна... Сволочь! Заявил

это перед Ильичем, перед лицом всей нашей партии! А рабочие в это время в Берлине и

Гамбурге кровь проливали. Как же им не надо умнеть, если они вон кого вождями

считают? А в Англии, во Франции, в Америке и совсем не размахивались на революцию. А

чехи на нас руку подняли ‐ что же, это одни буржуи были? Где это они столько буржуев

понабрали, чтобы тысячи под ружье поставить?

Лида подняла от книги глаза. Иван перестал ходить, сунул руки в карманы: ну‐ка, кого она хочет поддержать?

‐ А мне так думается. Вот вспоминаю я наших Толстого да Достоевского,‐ сказала она.

‐ Они же душу надорвали в поисках общечеловеческого счастья. В этом ‐ характер

русского народа. Мы умеем болеть за всех. И мы отболели даже за несознательных. А за

нас далеко не все человечество скорбело.

Многозначительно выпятив сжатые губы, Иван вдумывался. Вроде бы, жена за него, но все равно не понравились ему эти высказывания.

‐ При чем тут, к чертовой бабушке, скорбь?! ‐ проворчал он и сел к столу, взял

кружку.

‐ Погоди, Ваня, я горячего долью, ‐ сказала Таня, поднимая чайник,

‐ За всех ‐ это верно. Это мы умеем,‐ согласился Сергей.

Иван прихлебывал кофе и поглядывал на Лиду. Сильно сдала жена! И все читает, читает с тех пор, как переехали в Воронеж, ‐ совсем зачиталась.

Однажды, в первые дни, когда вошли в эту квартиру, Иван размечтался: и табуретки

заменим стульями, и занавески повесим, и картины развешаем, и даже какую‐нибудь

статую поставим.

Лида промолчала, Иван обиделся. Тогда она сказала немного удивленно:

‐ Да у нас и так хорошо. Занавески свет отнимают.

Не люблю я, Ваня, этого уюта с чехлами, знаешь, да с фотокарточками.

Иван сердито подумал: «Привыкла с детства околачиваться по чужим углам, по

гимназиям да по курсам. Кукушка!»

‐ Я привыкла по‐студенчески, ‐ с виноватой улыбкой сказала Лида. ‐ Читать и спать

есть где. И ты со мною рядом. Ничого мэни бильш нэ трэба.

По‐украински она говорила редко, только шутя или растроганно. И в говоре ее, и в

облике ничего не было малороссийского. Хохлушки ‐ те чернявые, а она даже среди

кареволосых меловских казачек выделялась русою красотой. Прямо будто про все

сказано: русский народ русый народ.

…Ивана ошарашило, когда он, нежданный, шагнул в свою хату в Меловом и увидел

среди родных белолицую красавицу с толстой косой. Из Питера прямо в сказку шагнул.