В буче

тебя, не спеша поднялся из‐за стола и пошел навстречу, раскрыв объятия.

Все засуетились, начали заново ставить самовар и накрывать на стол. Только я

осталась сидеть, не придумав себе дела, и растерянно ответила на твое холодное

приветствие. Ты, конечно, мечтал встретиться только с родными, а тут оказалась

посторонняя.

Потом ты сидел на отцовском месте во главе стола, свежий после мытья, в белой

косоворотке, распахнутой на груди, с влажными кудрями. которые тонкими колечками

падали на лоб, и ты нетерпеливо заглаживал их кверху. Ты был большой и кудрявый, как

Осип Петрович, красивый и властный, как Елена Ивановна.

‐ Ваня, а что ты за начальник будешь? ‐ полюбопытствовала Елена Ивановна.

‐ Вроде предводителя дворянства , ‐ усмехнулся ты и чуть повел в мою сторону

глазами, не посмотрел, а чуть повел глазами из‐под ресниц.

‐ У меня, мама, мандат губернского комитета большевиков.

За весь разговор ты не взглянул на меня, но я чувствовала, что ты все время имеешь

в виду мое присутствие и немножко красуешься передо мной. А я часто украдкой

взглядывала на тебя ‐ на незнакомого юношу с твердыми губами и упрямыми скулами,‐

меловского предводителя большевиков.

Когда все поднялись из‐за стола, ты впервые взглянул в упор и спросил:

‐ Не хотите к нам в партию? Нам очень нужны учительницы.

С тех пор простая дивчина из Тернов приобщилась к великому товариществу, которое на своих плечах несет революцию. Я слабая, но я много могу вынести. Я никогда

не опущу плечи для того, чтобы свою долю тяжести переложить на других...

...Вот я и поговорила с тобой, Иван, вспомнила свою жизнь и успокоилась. И силы

неслышным током уже наполняют упругостью одрябшее тело. И Таня спит, и Елена

Ивановна дышит ровно.

Только вот голый коник темнеет в углу‚ и ты еще не знаешь об этом. И мы ничего не

знаем о тебе. Нет, беды еще не отпустили семью. Они тогда отпустят совсем, когда ты

придешь в Батраки, разогнав кулацкие банды.

III

‐ И лестница из камня! ‐ поднимаясь по ступенькам, удивлялась Елена Ивановна.

‐ Недаром в сказках говорится: палаты каменные.

Иван первым вошел с площадки в темный коридор. Лида шагнула следом и

впотьмах ткнулась чемоданом в его спину. Заворчала Елена Ивановна, упершись узлом в

Лиду. Таня в череду была последней, ей и места не хватило войти ‐ осталась в дверях.

‐ Ладно, вечером обзнакомимся‚ ‐ раздался быстрый голос, и с ними разминулась

чья‐то тень.

Таня, чтобы дать дорогу, отступила на площадку. Человек приостановился и сказал:

‐ Здравствуйте. На свету стало видно его: красивый брюнет с худой длинной фигурой, которую ловко охватывала до пояса кожанка.

Он подождал, пока Таня войдет, закрыл снаружи дверь, и шаги его заскакали по

лестнице.

‐ Кто ж это будеть, такой удалый? ‐ полюбопытствовала Елена Ивановна. Да погодите

трошки! Дайте привыкнуть со свету. А то заблудиться в вашем терему.

Иван любил окатить человека нечаянным изумлением. Он опять остановился, чем

вызвал новое столкновение в шествии, ‐ и вырвал из темноты прямоугольник света.

Улыбаясь, он пропустил женщин в распахнутую дверь и остановился на пороге.

В огромное окно било солнце. Его крупные блики лежали на дубовом столе, на синих

табуретках. Оно нагрело до духоты эту запертую комнату.

Иван раскрыл окно, и свежий майский ветерок заполоскался в застоявшемся

воздухе.

При виде черной железной кровати навернулись у женщин слезы, потому что им

враз вспомнилась соломенная постель, раскинутая от кута до коника.

А дальше была еще смежная комната. Там стояла кровать с никелированными

шишками, которые стреляли лучиками, стол с тумбочками на коротких ножках И два

гнутых венских стула с плетеными сиденьями.

Но и это было не все.

Иван опять вывел семейство в коридор и остановил его в тупике. Елена Ивановна и

Лида увидели красные стены, белую ванну и черный столб колонки для подогрева воды.

‐ Что же это будеть? ‐ задумчиво, будто решая загадку, задала Елена Ивановна свой

излюбленный вопрос и обрадовано кинулась к колонке: ‐ Грубка! Это ж баня, что ли?

‐ Это называется ванная,‐ пояснила Лида.

‐ По‐городскому значит ‐ банная, ‐ удовлетворенно сказала Елена Ивановна. ‐ Наново

все заучивать надо, а то скажут: вот, мол, тюху‐матюху из деревни привезли.

Она подержала ладонь у холодной колонки и заплакала, утираясь кончиками

платка, торчащими под подбородком:

‐ Не дожил отец наш, царствие ему небесное. Хоть бы вздохнул тут, хоть бы на сына

порадовался. Хоть бы мне напоследок слово прощальное сказал. Помер в чужом месте и

лежит одинешенек. И на могилу‐то к нему не дойдешь...

Иван давно с тоскою ждал этой минуты и все думал: как тогда повести себя? Может, вместе с матерью дать волю своей горести? Вот уже сколько дней горе вдруг подымалось

из глубины и палило душу, и заставляло уходить от всех ‐ чтобы в одиночестве стереть со

злостью слезу.

Иван бережно сжал истощенные плечи матери:

‐ Теперь что уж убиваться. Дальше жить надо.

‐ Без отца уж надобно налаживать житье, ‐ покорно отозвалась Елена Ивановна и, ссутулившись, первая вышла в коридор; оттуда донеслось ее бормотание: ‐ Тепереча ты у

нас, Ванюшка, набольшим остался.