В черном списке

— Знаком ли ты с какими-нибудь цветными девушками?

— С одной или с двумя. Когда я попал в студенческие круги, я стал безразличен к вопросу о расовой принадлежности. Но самое нелепое состоит сейчас в том, что, если я пойду вместе с цветной девушкой, меня наверняка остановит полицейский. Он подумает, что я белый и нарушаю закон об аморальных действиях.

С улицы доносился обычный городской шум. Появилась официантка со счетом. Действие развертывалось как в пьесе: я задавал вопросы, он давал ответы — пояснения чужестранцу, которому довелось услышать о его судьбе. Я не знал, как объяснить его спокойствие. Если человека подвергают таким гонениям, у него, вероятно, начинает работать защитный механизм. Человек рассматривает себя как звено в общей цепи. Он перестает действовать в своих собственных интересах, ибо у него их уже нет. Он становится представителем какой-то группы, ее живой иллюстрацией. Вскоре Ян должен будет получить свою карточку о расовой принадлежности, и мы не сможем встречаться здесь или в другом месте официально. Если бы я уговорил его сходить со мной, в кафе, то максимальное наказание, которое бы грозило мне, было пять лет тюрьмы, десять ударов кнутом и 7500 крон штрафа, а ему — три года тюрьмы, десять ударов кнутом и штраф в 4500 крон.

Причиной злоключений Яна был его отец, которого несколько месяцев назад вызвали в суд по расовым вопросам'. Изучение родословных и свидетельств о рождении было вызвано, вероятно, каким-нибудь анонимным письмом… После всяких перипетий этого дела оракул суда по расовым вопросам решил считать отца цветным Весьма многое свидетельствовало о том, что дедушка Яна со стороны отца был женат на цветной женщине. По мнению адвоката, было бесполезно обжаловать решение суда, помимо всего прочего это стоило бы нескольких тысяч крон и потери работы на месяц.

Отец Яна был заражен обычными расистскими взглядами, и «либерализм» сына вызывал у него беспокойство: кафры такие нахалы. Теперь же он с апатией смотрел на все происходящее. Он потерял свою работу для белых на железной дороге и получил более низкую должность среди тех, кого он раньше презирал. Его зарплата и пенсия были сокращены более чем в два раза. Его выгнали из своего же дома, где он прожил тридцать лет. Он получил заказное письмо, начинавшееся словами: «Сэр, мне поручено заявить Вам…» Далее он прочитал, что у него больше нет права голоса и гражданского права в Южно Африканском Союзе. После этого от него ушла жена.

— А твоя мать? — спросил я. — Вернется она когда-нибудь обратно?

— Едва ли. Она очень больна. Если кто-либо из нас разыщет ее, она умрет от горя. Тебе это кажется нелепой выдумкой, а я едва могу говорить об этом. Она словно помешалась. Она так переживала, ведь мой дедушка с ее стороны был националист. Она не могла глядеть на нас: она белая, а мы цветные, она родила нас, вырастила нас.

— Но ничего же не изменилось из-за выдумки какого-то чиновника, — сказал я. — Она должна образумиться. Вы же ее дети. Это же единственное, что было и осталось.

— Она не оправится от удара, — сказал Ян ван С. — Никто из нас не виноват.

— Весь ужас состоит в том, что каждый рассматривается прежде всего как банту, цветной или белый, но не как человек. Приходится работать всю жизнь, чтобы стать человеком, но большинство в итоге так и не выбиваются в люди. Человек сломлен бесплодностью борьбы. В нем остается лишь пустота, желание убивать или что-нибудь в этом роде.

— Ты мог бы получить работу за границей, — сказал я. — Или в протекторате. Я бы не остался здесь и дня.

— Это моя страна. Чья же она будет, если я уеду? По крайней мере, я получил образование. Большая часть населения имеет больше основания уехать, чем я.

В открытое окно доносилась своеобразная мелодия Кейптауна — рожок рыботорговца. По улицам тащилась повозка, нагруженная черным снуком. Рожок звучал как веселый почтовый сигнал, привлекая внимание кошек и домашних хозяек. О, если бы можно было отвлечься от действительности и, как мечталось в детстве, уехать в почтовой карете навстречу чему-то прекрасному. Неужели справедливость и чувство прекрасного так зависят друг от друга? Ведь я же поехал в Южную Африку не только для того, чтобы видеть плохое.

«Апартеид, — заявляют власть имущие, — существует для того, чтобы показать разницу в культурном уровне между расами».

Но когда кожа людей, выросших среди белых, оказывается чересчур темной или кто-то обнаруживает отклонение их родословного дерева, их изгоняют. В таком случае уже не говорят об уровнях культуры.