В доме на холме. Храните тайны у всех на виду

Может, все дело в том, что к этому моменту стало совсем непонятно, на ком ответственность. А может, дело в том, что к этому моменту стал намного яснее размер дыры в самой сердцевине секрета. А может, дело в том, что веские причины для рассказа, причины, которые были всегда, наконец пришли в движение. А может, дело в том, что почти утро, а никто из них глаз не сомкнул… Но, в общем, Рози и Пенн обнаружили, что в тот момент их преобладающей эмоцией был не гнев, а гордость. По крайней мере, в течение часа, остававшегося до рассвета, или около того.

Единственной, кто не пришел в ту ночь, была Поппи.

Я никто! А кто ты?

Следующим утром, то есть два часа спустя, все были пришибленные, раздраженные и до сих пор несколько контуженные. Их мир снова изменился; оставалось только выяснить, как именно. А тем временем надо идти в школу, принимать пациентов и писать роман. И все они были благодарны за эти остатки нормальности, все, кроме Поппи, которая за то время, пока остальные споласкивали миски из-под хлопьев и одевались, так и не вышла из комнаты. Пенну представлялось, что Поппи было трудно уснуть, и не хотел будить ее, если ей все же удалось поспать. Рози представлялось, что Поппи совершила ритуальное самоубийство любым из двадцати-тридцати первых пришедших в голову способов, и ее приходилось физически удерживать от попыток взломать дверь, чтобы проверить. Когда наконец ее терпение иссякло, они с Пенном стали без стука приоткрывать дверь комнаты Поппи, по одному скрипучему миллиметру на один вдох, достаточно медленно, чтобы вызвать зевоту даже у слизняка. Когда, наконец, щель стала достаточно широкой, чтобы заглянуть внутрь, обнаруженное встревожило их не так сильно, как самоубийство, но и ненамного слабее. В комнате Поппи на неразобранной постели они обнаружили Клода.

И сразу узнали его, хотя на самом-то деле он был им незнаком. Они не видели Клода с тех пор, как ему было пять, так что теперь, в десять, он был привидением самого себя. Поппи, их креативная, уверенная, сияющая дочь, бесследно пропала. Этот ребенок, точнее, призрак ребенка, был темным, мрачным, с припухшими покрасневшими глазами, которые он не пожелал оторвать от пола, и руками, которые обвили его ребра мертвой хваткой и не желали расплетаться. На нем были самые мужские из всех брюк Поппи — простая пара серых тренировочных штанов — и непомерно огромная флиска Ориона с эмблемой «Маринерс». В большую коробку рядом с кроватью были свалены все куклы и мягкие игрушки Поппи, ее ловец снов, балетные туфельки и фотографии в рамках — на одной был клуб ПАНК в последний день четвертого класса, на другой — Поппи и Агги, одетые в костюмы пони на одном Хеллоуине, на третьей — Поппи в лавандовом сарафанчике, улыбающаяся в компании братьев на празднике в честь окончания средних классов Ригелем и Орионом. И повсюду вокруг Клода — на подушке и простынях, в коробке, на столе, на полу — лежали длинные, густые волосы Поппи, разбросанные по комнате, как потеки темной крови. Электробритва Ригеля, нашедшая себе наконец применение, валялась на полу рядом с кроватью, как орудие убийства, а ниже неровного, щетинистого скальпа, вид которого надрывал родителям сердце, по щекам Клода текли слезы.

— Я не пойду в школу, — прорыдал Клод, и это были его первые слова, сказанные родителям за пять лет, — больше никогда!

Рози пошла звонить Ивонне, чтобы отменить всех пациентов на этот день. Пенн прижал рыдающего ребенка к груди и подивился этому моменту, который наконец настал, настал заново, настал опять.

Когда Пенн позвонил в школу, чтобы объяснить, почему Поппи не придет на уроки, мистер Менендес не удивился.

— Все только об этом и говорят.

— Поговорят и перестанут. — Пенн, в конце концов, однажды все это проходил.

— Откуда это узнали? — спросил директор. — Кто рассказал?

— Не знаю, — и это была правда. Очевидно, что кандидатов в рассказчики было целое полчище. Но Пенн сомневался, что ответ на этот вопрос, даже если бы он знал, как-то касается директора. Сомневался, что в этот момент другие его дети не нуждаются в защите. — Это не имеет значения, — сказал он мистеру Менендесу. А это была не совсем правда.

Директору потребовались три дня, чтобы узнать ответ на свой вопрос, и, когда он это сделал, оказалось — никто из вышеперечисленных. Ни один из полуночных кающихся грешников не совершил преступления. Во всем была виновата Марни Элисон, в чем Поппи, например, не сомневалась с самого начала.