В доме Шиллинга

— Такъ, — сказалъ совтникъ; онъ растерянно гладилъ и теребилъ свою бороду, — поразительное хотя и быстро исчезнувшее выраженіе лица сестры заставило его повидимому призадуматься. — Черезъ изгородь, значитъ, которая отдляетъ насъ отъ усадьбы Шиллинга… Прекрасное открытіе! Мой Витъ на земл Шиллинговъ. Я велю сейчасъ же всю изгородь покрыть колючками. Гмъ, теперь я узнаю, этотъ мальчикъ оттуда, я иногда вижу тамъ голубую куртку. Онъ принадлежитъ къ американской семь, которая величаетъ себя «фонъ Вальмазеда», какъ я слышалъ — хорошіе должно быть люди! Мужъ шатается гд-то на водахъ, а семью прислалъ безъ гроша денегъ въ домъ Шиллинга, гд она отлично живетъ и веселится на чужой счетъ къ величайшему неудовольствію прислуги.

Вс эти сообщенія, сдлавшія бы честь любой сплетниц произносились глухимъ грубымъ мужскимъ голосомъ!..

— Шиллинги всегда были глупцами и расточителями, — продолжалъ онъ громче, переводя духъ. — Актеры и искатели приключеній всегда находятъ тамъ пріютъ. Но гордой баронесс это не нравится, — она бжала отъ милой испанской семьи.

Онъ остановился, сестра стояла передъ нимъ, какъ статуя. Она неподвижно смотрла на закрытое окно, черезъ которое тщетно старались выбраться дв большія мухи и заблудившаяся оса, и только, когда совтникъ замолчалъ, она устремила такой же неподвижный взглядъ на его лицо.

— Разв это касается насъ? — сухо проговорила она. — Разв мы заботились когда нибудь о томъ, кого Шиллинги принимаютъ у себя?

— Прежде, конечно, Тереза, когда королевскій офицеръ ухаживалъ за прекрасной, обвороженной имъ золотой рыбкой Вольфрамовъ. Но все это давно поросло травой. Теперь же я снова долженъ безпокоиться, такъ какъ Витъ сыгралъ плохую штуку, приведя себ оттуда товарища, — прекрасное было бы для меня знакомство!.. А ты никогда не должна бы забывать, что ты обязана дому Шиллинговъ всмъ своимъ позоромъ и разбитой жизнью… Я полагаю, что даже воздухъ, доносящійся оттуда, долженъ бы оскорблять тебя. Я со своей стороны въ теченіе послднихъ восьми лтъ, конечно ради тебя, заботился о томъ, чтобы на подошвахъ даже никто не занесъ въ мой домъ ненавистной земли, а ты принимаешь эту залетвшую къ намъ зловщую птицу, ведешь ее прямо въ свою комнату, утшаешь и ласкаешь…

— Ласкаю? — дико засмялась она и провела нсколько разъ ладонью по фартуку, какъ бы желая стереть всякій слдъ, оставленный прикосновеніемъ дтской ручки.

— Ты долженъ бы знать, что твое обращеніе къ прошлому было излишне, — возразила она рзко. — Укажи мн хоть одинъ моментъ въ моей жизни, когда бы я забыла, что я Вольфрамъ, дитя моего отца и правнука бывшихъ до него Вольфрамовъ. Они конечно, также заблуждались, но потомъ, опомнившись уже не сходили съ пути, который они считали правымъ, хотя бы имъ приходилось проходить чрезъ адскія мученія.

Она прижала къ груди свои блыя полныя руки и крпко стиснувъ зубы, прошла мимо него къ лстниц.

— Обо мн не безпокойся! — сказала она, еще разъ останавливаясь. — Я знаю свое дло, но ты берегись! Ты теперь только тнь самого себя. Я страстно желала продолженія нашего стараго честнаго высокочтимаго рода, — я вдь не знала, что кровь можетъ измняться, я всегда считала это невозможнымъ. Но теперь я это знаю, сколько ни родилось сыновей въ монастырскомъ помсть, никогда еще не было такого коварнаго, все уничтожающаго, какъ Витъ, и не будь мы на-сторож давно бы ужъ все разлетлось на вс четыре стороны. И этому мальчишк ты позволяешь самовольничать, какъ ему угодно, онъ длаетъ изъ тебя, что хочетъ. Ты дрожишь, какъ осиновый листъ, когда лживый мальчишка ломается передъ тобой въ притворныхъ конвульсіяхъ! И въ его руки должно все попасть, все Францъ; мн кажется, ты отдалъ бы душу сатан изъ-за него!

Она остановилась, какъ бы испугавшись своего вспыльчиваго страстнаго приговора, бсившаго ея брата, которому вся кровь бросилась въ лицо; но она не только не отказалась, но и не смягчила даже ни однимъ словомъ сказаннаго.

— Если ты хочешь, чтобы Вольфрамы продолжали пользоваться такимъ же почетомъ, — добавила она съ особымъ удареніемъ, — то возьмись за средство нашихъ честныхъ праддовъ — за палку, что въ углу! — Затмъ она кивнула маленькому Іозе и пошла вмст съ нимъ по лстниц.

Было какъ разъ шесть часовъ; на прилавк стояли горшки молока, и въ сняхъ тснилась цлая толпа людей.

— Этотъ мальчикъ изъ Шиллингова дома, — сказала маіорша ожидавшей ее работниц. — Отведи его туда и открой ему калитку сада, а сама не входи.

Она подошла къ прилавку, и ни одинъ взглядъ не упалъ боле на прекраснаго изящнаго ребенка, послушно шедшаго рядомъ со служанкой. На порог онъ еще разъ повернулъ свое красное пылавшее личико и ласково проговорилъ: «покойной ночи, добрая женщина!»

И это прощальное привтствіе не было услышано, ибо она разливала уже молоко изъ большого каменнаго горшка въ жестяныя кружки, и при этомъ произошло нчто неслыханное, — молоко широко разлилось по столу, тогда какъ въ монастырскомъ помсть каждая капля его такъ тщательно измряется.

18