В двух битвах

Шофер пожал плечами. Он не знал, что значил для комиссара упомянутый дом на Миусской. А между тем комиссар сказал о нем не случайно. Здесь, в невысоком стального цвета здании с вывеской «Высшая партийная школа при ЦК ВКП(б)», Николаев два года постигал партийную науку, здесь приобрел многих друзей, здесь впервые полюбил девчонку с голубыми глазами. «Где же вы, друзья, теперь? Куда раскидала вас военная година? А вдруг кто-то остался? Вдруг да увидится милое девичье лицо?»

На пороге школы Николаева встретила вахтерша Дарья Ивановна. Узнала, обрадованно всплеснула руками:

— Батюшки мои! Соколик с фронта! А у нас никого нетути. Евакуировалась школа-то. Уехали все, и слушатели и учителя.

Николаев задержался в дверях.

— Да что ж вы стоите-то? Проходите, проходите. Взгляните на родные стены. Обслуга-то осталась. Гостем будете у нас.

Николаев переступил порог, осмотрелся. Скучен и пустынен вестибюль школы. Безлюдна зовущая в учебные классы мраморная лестница. Гулко стучат по ней одинокие шаги. Вот и Ленинская аудитория. В безмолвии застыли полукруглые столы. Все на том же месте стоит длинный раздвижной стол президиума. Дважды был в этой аудитории Владимир Ильич. Выступал с речью 18 ноября 1919 года на 1-м Всероссийском совещании по партийной работе в деревне. И 4 декабря того же года на 1-м съезде земледельческих коммун и сельскохозяйственных артелей. А сколько лекций, рефератов, докладов было прочитано и записано в этом зале!

Комиссар Николаев поднялся на галерку и оказался у того места, где вместе с другим калининцем чаще всего сидел и слушал лекции. Устало присел на свое место. Волной нахлынули воспоминания. Вот сейчас из боковой двери появится седоголовый, с копной густых непослушных волос Емельян Ярославский, или плотный, статный профессор Потемкин, или высокий, сгорбленный, не по летам подвижный академик Тарле... Но дверь по-прежнему закрыта. Тишина.

Андрей с трудом поднялся, бросил взгляд на потолок аудитории. Сквозь запыленное стекло пробивались яркие лучи июньского солнца. Пора. Пора уходить. Там ждут дела. А ноги невольно несут не к выходной двери, а к кабинету социально-экономических наук. И опять точно наяву выросла красивая, стройная женщина с большими умными глазами — руководитель учебной группы доцент философии Анна Федоровна Жидкова. «Где-то она сейчас воюет? Добровольцем ведь ушла с ополчением...»

С Миусской площади комиссар Николаев направился в Главный штаб ВМФ. Его принял адмирал флота Н. Г. Кузнецов. Тепло пожимая руку и скупо улыбаясь, адмирал живо и бодро заговорил:

— Знаю, знаю. Много доброго слышал о вашей бригаде. Молодецки деретесь. Честь и хвала вам! Натиск и стойкость, отвага и мужество — все это, как в фокусе, проявилось в бригаде. Рад за вас, несказанно рад! И вдвойне за то, что моряки, снятые с кораблей на сушу, оправдали доверие, показали, что они и в непривычных условиях могут быстро овладевать тактикой боя пехоты. Молодцы! Так и передайте. Да что ж мы стоим? Садитесь, рассказывайте.

Краткий рассказ комиссара морской бригады о боевых делах на Калининщине, видно, не совсем удовлетворил адмирала. Он прервал его:

— Ну а как у Константина Давыдовича Сухиашвили получается на суше? Только откровенно. Мы старые с ним знакомые. Хорошо знаем друг друга.

— Поначалу не все гладко складывалось. В серьезные бои впервые ввязались под Старой Руссой. Там прорывали оборону противника. Для некоторых подразделений бои сложились неудачно. Особенно тяжело пришлось батальону капитана второго ранга Теплянинова.

— А в чем трудность-то? Что там произошло?

— Да понимаете ли, товарищ адмирал. В начале боя они заняли полдеревни, а дальше — ни шагу. Ну, бились, бились и решили под утро отойти.

— Знаю Теплянинова, — оживился народный комиссар. — Знаю как твердого и решительного командира... — И, покачав головой, продолжил:— Первый бой, оказывается, и для смелых, твердых командиров обернуться может боком?!

— Вышло именно так, — продолжал Николаев. — Командир корпуса Герой Советского Союза Лизюков отстранил его от должности и приказал расстрелять. Сухиашвили, дивизионному комиссару Муравьеву и мне разнос устроил. Особенно Константину Давыдовичу досталось. «Это вам не на корабле, где с капитанского мостика все видно, — шумел комкор. — Тут кругом леса да болота. Здесь земля-матушка. Не организовал управление, и будешь слепым кутьком сидеть, и ничего не увидишь. А вы не организовали управления! Не отменили своевременно преступно-халатного приказа Теплянинова!..»

— Как Сухиашвили реагировал на это?

— Трое суток до этого не спал. Бледный стоял, с трудом на ногах держался. Молча слушал внушение...

— А Теплянинова с Шейкиным расстреляли? — спросил помрачневший адмирал.

— К счастью, нет. Комкор предоставил им возможность кровью искупить свою вину. Комиссар батальона Шейкин храбро дрался и вскоре погиб в бою. Теплянинов также делом искупил свою вину. В самый критический момент лично возглавил контратаку моряков и выбил гитлеровцев из захваченной позиции...

— Молодец! — отозвался нарком. — Таким я его знал, таким он и остался.