В гранитных ладонях

– Подождите, но мы же ещё не осмотрели здание снаружи, – запротестовал он. Ася растерялась, хотя вида и не подала. Как правило, все ограничивались интерьерами собора, так что выученные когда-то сведения о том, что за фигуры украшают портики со всех четырех сторон, она уже основательно забыла. Хорошо помнила только одну, на западном фасаде. Впрочем, профессор, кажется, не очень ждал её объяснений, бодро и решительно он зашагал вокруг здания, оставляя по правую руку невидимую за высокими экскурсионными автобусами и деревьями сквера Неву и отвергнутого им Петра.

Они обогнули собор. Здесь не было ни касс, ни входа в музей, ни выхода из него, так что тут массивные ступени не омывало волнами накатывающих экскурсий, и фасад можно было увидеть таким, каким его задумал архитектор.

Это место хорошо подходило для рассказа о том, как огромное здание маскировали от бомбежек во время войны. В таких муках, ценой стольких трудов и стольких жизней рожденный, роскошно украшенный великан оказался перед лицом опасности не просто беззащитен и беспомощен, но и опасен. Его огромная шапка – золотой купол – мог послужить для противника отличной мишенью и точкой отсчета для вычисления других целей в осажденном городе. Именно здесь, с западной стороны на монолитных гранитных колоннах всё ещё были видны глубокие раны–сколы, оставленные бомбежками. Проговаривая заученный текст об осаде городе, Ася смотрела на бесстрастный профиль профессора и думала, что, может быть, тогда здесь, всего в нескольких километрах от города, воевал его отец или дед. Господин Клуге внимательно выслушал, покивал.

Ася вздохнула и, немного поколебавшись, вернулась в девятнадцатый век и рассказала всё-таки о скульптурах там, высоко наверху.

– Рельефы, украшающие портик здесь тоже отличаются от тех, что мы видели на других фасадах. Некоторые из этих фигур наделены чертами современников скульптора: это люди, которые были связаны со строительством собора, например, президент Академии Художеств, Оленин, или граф Волконский, председатель комиссии по строительству.

Она взглянула на профессора, улыбнулась и добавила:

– Сидящая фигура слева – это архитектор здания. Огюст Монферран.

– Фигура архитектора? Которая? – оживился герр Клуге.

– Слева. Он в античной тоге, полуобнажен. А в руках держит макет собора, – пояснила Ася и невольно подняла глаза к портику.

Фигуры четко вырисовывались на фоне голубого неба. Но слева будто пробегала какая-то рябь, казалось, одна из фигур отбрасывает тень, ослушавшуюся всех законов физики и оптики. Тень жила собственной жизнью, перемещаясь вдоль портика, величественно жестикулируя. Ася с привычным легким беспокойством узнала его. Из всех призраков, которых она встречала в городе, этот был из тех немногих, чьё имя и чью судьбу она знала. Почти каждый раз она видела его возле собора. Огюст Монферран – человек, когда-то покинувший утонченный Париж ради службы при дворе русского императора, положивший всю свою жизнь на строительство храма, воспевающего чужую веру и величие чужой державы, так и не удостоенный права быть похороненным в этой земле.

Глава 2

Видеть то, чего не видят другие – это было привычное Асино состояние. Например, она всегда, сколько себя помнила, видела домовых – и у себя дома, и в гостях. Домовой, который обитал в Асиной квартире, был высокий для своего племени, больше полуметра, угловатый плечистый персонаж с длинной лохматой бородой. Маленькую Асю с её разбросанными игрушками, тоненьким плачем и недоеденной кашей он избегал, предпочитая общество их старого, почти всегда спящего кота. В детстве Ася часто видела, как домовой подсовывает под него, лежащего клубком в кресле, свои длинные угловатые руки и ноги – греется. Кот поднимал морду, смотрел на домового в упор, потом, как будто договорившись с ним о чём-то, снова спокойно засыпал. Теперь, когда Ася повзрослела, домовой перестал её избегать, да и кота уже не было в живых. Часто, сидя за рабочим столом за переводами или за чтением, она видела, как его угловатая тень стягивается позади настольной лампы.

На улице Ася тоже иногда видела тех, что предпочитали не показываться роду человеческому. Общаться с ними Ася никогда не пыталась, подобно тому, как она не стала бы спрашивать дорогу у пьяного в хлам мужика или узнавать время у фонарного столба. Так же не приходило ей в голову и то, что другие люди – даже папа с мамой – видят мир иначе, чем она. Тени, более или менее различимые, подёрнутые тайным сквознячком, она принимала также, как старые тополя за окном, прошмыгивающих в подворотне кошек или чиркающих в высоком летнем небе стрижей. Они были явно не отсюда: не из мира большого города с его шагающими мимо пешеходами, мчащимися автомобилями, магазинами и рекламными щитами. Но, тем не менее, они, эти тени, существовали, и маленькая Ася просто принимала это.